я выкинула нечто, угрожавшее Радиму (впрочем, Радиму ли, меня бы просто не стало. Это я запомнила четко.
Все эти размышления вгоняли меня в глухую тоску. Я понимала, что не должна ему верить, но что-то внутри меня каждый раз едва не кричало: «А если не ему, то кому?!» Перед кем еще можно не притворяться, не делать вид, что я Всемила? Кому еще можно честно сказать, что я чертовски устала, что мне плохо и что я хочу домой? Я просто не могла ему не верить, потому что каждая, даже самая мимолетная, мысль о нем заставляла мое сердце сжиматься. Я была влюбленной дурой, готовой слушать все что угодно, лишь бы он был рядом и продолжал со мной говорить.
Через шесть дней после отъезда Альгидраса ожидание закончилось. Прибежала одна из тех девочек, что помогали Злате по хозяйству, с криком:
– Воины княжича приехали!
Приветствую тебя, брат Алвар.
Твое письмо порадовало меня. Ты знаешь, что делать, брат. Помни о долге, и да пребудет с тобой сила Священного огня.
Брат Сумиран Я могу воевать с тобой, сколько тебе угодно,Презирая усталость, вступать раз за разом в бой.Пусть изранили душу до крови слова-осколки,Я могу воевать, невзирая на слабость и боль.Права нет в этой битве на страх или же на ошибку.Я могу отражать раз за разом сотни атак,Но, когда в ход идет твоя искренняя улыбка,Над моим бастионом взвивается белый флаг.
Глава 15
Ночью накануне отъезда я почти не спала. Все вертелась на постели и гадала, чем меня встретит Каменица, что я скажу Миролюбу, понимала, что непременно увижу князя и наверняка познакомлюсь с матерью Златы и Миролюба. В итоге, так и не уснув, я вскочила еще до первых петухов. Наскоро оделась, умылась, выбежала во двор, не ожидая никого там встретить, и едва не врезалась в Добронегу, которая как раз входила в дом.
– А я хозяйство перед дорогой проверяла, – пробормотала она, нервно поправляя накинутую на плечи шаль.
И тут я поняла, что нервничаю не я одна.
– Волнуешься? – спросила я.
– Ох, волнуюсь, дочка, – вздохнула Добронега. – Давно я из Свири никуда не выбиралась, да и вправду не чаяла уж. Эх, дочка, дочка… Далась нам с тобой эта Каменица. Побыли бы дома. Ты посмотри, как тут у нас…
Она оглянулась и обвела рукой двор с таким видом, точно собиралась уезжать навсегда. Я проследила за ее жестом. Взгляд наткнулся на Серого, который смотрел так грустно, словно понимал, что мы уезжаем. Впрочем, может быть, и понимал – я твердила ему об этом всю неделю. Я посмотрела на огромный дуб, ветви которого, еще не тронутые рассветным солнцем, делали его похожим на гигантского исполина, невесть как очутившегося в этом слишком тесном для него дворе, и с удивлением поняла, что буду скучать по этому месту.
Добронега шагнула мимо меня в сени, потом глубоко вздохнула – я видела, как ее плечи поднялись и опустились, – и тут же, быстро повернувшись ко мне, взяла меня за руку.
– Пойдем, дочка. Поесть перед дорогой надобно, неизвестно, когда теперь получится.
Ее пальцы в моей ладони казались ледяными. Я снова почувствовала укол совести. «Вот уж кому точно не нужно ехать в эту дурацкую Каменицу», – подумала я. Но как убедить ее остаться? Не скажу же я, что я не Всемила, что абсолютно здорова и никаких приступов со мной в дороге не случится? Впрочем, если быть до конца откровенной, в последние недели я чувствовала себя настолько плохо, что неизвестно было, как в действительности перенесу поездку.
Завтракали мы быстро, почти не разговаривая. Я лихорадочно пыталась вспомнить, не забыла ли чего. По-моему, Добронега занималась тем же. После завтрака Добронега меня отпустила, сказав, что уберет сама, а я должна переодеться. Я бросилась в комнату Всемилы и начала торопливо переодеваться. Натянула длинную рубаху, сверху плотное серое платье, сняла с вбитого в стену гвоздя душегрею, еще раз проверила по очереди каждую деревянную пуговку – хорошо ли те пришиты и не отвалятся ли в дороге, – усмехнулась сама себе, потому что уже проверяла их вчера несколько раз. У входа обулась в мягкие кожаные башмачки, прошитые грубыми нитками, и в очередной раз вздохнула: первый же дождь или утренняя роса – и ноги промокнут. Впрочем, особого выбора не было.
В дверях я еще раз оглянулась на оставленные в идеальном порядке покои, подхватила сумку и двинулась к выходу, надеясь, что Добронега не станет интересоваться ее содержимым. Когда я спрашивала, что взять в дорогу, чтобы было под рукой, она пожала плечами и сказала: «Возьми чем себя в пути занять». Чем себя занять в пути, я понятия не имела. Единственный вариант из моего мира – книга – здесь отпадал по понятным причинам. Памятуя о том, что Всемила была вышивальщицей, решила взять вышивку. Понимала, что, если придется вышивать, вряд ли это получится так же хорошо, как у Всемилы, но понадеялась, что продолжить тот орнамент, который когда-то начала сестра Радима, я худо-бедно смогу. Помимо вышивальных принадлежностей – запасных ниток и нескольких иголок, убранных в кожаный мешочек, в моей сумке, замотанный в несколько тряпиц и также спрятанный в кожаный мешочек, лежал фиал с духами. Я понятия не имела, зачем взяла его с собой. Наверное, это была дань моему миру: куда же девушке без духов?
В сенях я подхватила с сундука объемный сверток, в который Добронега сложила подарки для семьи князя, вспомнила, что так и не посмотрела, что там, и почувствовала укол совести. Сама я даже не подумала о подарке Миролюбу.
Во дворе нас уже ждала Милана. Они долго обнимались с Добронегой. Милана убеждала ее, что все будет под приглядом и Добронеге совершенно не о чем волноваться: уж за три-то недели ее отсутствия ничего не случится. Я сделала мысленную заметку о сроке нашей поездки. Три недели: неделя туда, неделя обратно, неделя в Каменице.
За воротами послышались конский топот, голоса и лязг, словно целая конная армия отправлялась в боевой поход. Вошедший в калитку Радим выглядел собранным и напряженным, точно это он отправлялся в путь. Он оглядел меня с ног до головы, велел:
– Душегрею надень, – сам же натянул ее на меня и принялся застегивать пуговицы, точно я была маленьким ребенком.
Я невольно улыбнулась. Застегнув пуговицы до середины, Радимир бросил это занятие, притянул меня к себе и пробормотал:
– Не бойся ничего, хорошо все будет. С тобой Златка, мать, Олег будет рядом.
– Олег вернулся? – Я отклонилась, чтобы заглянуть Радиму в лицо.
– Вернулся, куда он денется, – с ноткой удивления ответил тот, и у меня отлегло от сердца.
Я ожидала, что проводы будут долгими, слезными и нервными, однако Радим вскоре подтолкнул меня к воротам. Выйдя из калитки, я остановилась и, оглядев нашу процессию, насчитала двадцать четыре воина, половина из которых была в одежде княжеских цветов. Среди людей князя с удивлением увидела Горислава. «А этот-то откуда взялся?» Вероятно, мое удивление было очень красноречивым, потому что воин ухмыльнулся и подмигнул мне. И тут же напряжение всего этого нервного утра разом меня покинуло, как будто кто-то сдул воздушный шарик. Я улыбнулась в ответ. Радим ревниво проследил взглядом за тем, с кем я перемигиваюсь, и Горислав тут же стал серьезным. Впрочем, серьезным стало только его лицо, в глазах же по-прежнему плясали чертики.
– Горисла-а-ав, – протянул Радим, – если Миролюб тебе голову не оторвет, я лично это сделаю, – спокойно сказал он и даже улыбнулся.
– Ну что ты, воевода, – вытянулся по струнке Горислав, – и в мыслях ничего дурного не было.
– Знаю я тебя, – буркнул Радим и подтолкнул меня к повозке – большой телеге, запряженной сразу двумя лошадьми.
Над телегой на стойках была натянута плотная ткань. Радим откинул полог и помог мне забраться внутрь. Там на куче подушек уже полулежала Злата.
– Доброе утро, Всемилка, – бледно улыбнулась она мне.
– Тебе плохо? – забеспокоилась я.
– Боюсь страшно, – пожаловалась она и тут же пробормотала: – Ох, и нужно нам в эту Каменицу.
Мне невольно захотелось ее одернуть. Что ж они все повторяют эту фразу с утра? Вроде бы суеверные, а тут в путь пытаются беду накликать. Однако Злата уже и сама что-то пробормотала себе под нос, и я расслышала слово «боги». «Ну, что с беременной возьмешь?» – махнула я мысленно рукой.
Высунувшись из повозки, я попыталась отыскать среди воинов Альгидраса, но верхом на лошадях,
