ради неё и потомства.
В минуты отдыха пред очами всплывал образ любимой: глаза, их цвет, привлекательные брови, нежные черты лица, губы. О, как он желал к ним прикоснуться при расставании! Но сдержался и поцеловал девушку в щеку. Как бы он сейчас прикоснулся к её устам! Не хотел в те минуты ещё более её смущать, да и выглядело бы это с его стороны нетерпением, а больше слабостью пред предстоящей трудной дорогой и задуманным делом. К тому же она пока не жена и как бы восприняла откровенный порыв. Хотя Севастьян знал и каждой клеткой тела осознавал — Катя проникнута любовью к нему, большой и пламенной, истинной и трогательной, той, которую невозможно остудить, и нет такой силы, которая могла бы её разрушить.
«Ничего, ждать осталось немного, после ледохода и отправлюсь в село. След перегнать оленей и лошадей, а там дождаться доверенных лиц и горных мастеров от купца Трубникова, взять, какое они доставят, имущество, закупить продукты, взвалить тюки на животных, и айда до Хомолхо, а там на добычной сезон и осядем… Заждалась Катерина, думала, появлюсь в зиму, да не получилось у меня, вернее, духу не хватило. Как бы смотрел потом мужикам в глаза, вслух не сказали бы, а мысли б затаили, мол, из-за суженой пошёл сопки мерить, а мы тут день и нощно топорами машем… Всю зиму не покладая рук трудились, любо на избы глядеть, как следует срубы поставили. Сколь зимних вечеров разговоров переговорили, всё и обо всём. Рассуждают мужики как бывалые старатели, грезят жёлтым металлом, тяга здоровая, кому ж неохота зажиточнее сделаться да состоятельным. А как рвутся золото добывать, страстно одержимы, верёвкой не стащить. К тому ж все ко мне прислушались, понимают — добыча золота дело сезонное, а реки станут, так и пушным промыслом займёмся — двойная выгода!.. Каковых же представители купца людей пригонят для горных работ, что ж за рабочие рядом окажутся?.. Буду настаивать больше из местных привлечь, чужой пришлый люд неведом, неизвестно, как себя покажет. Или красть норовят, или с хитрецой трудиться? Ай, чего размышлять, пусть начальство голову ломает, не мои заботы, своё дело знай и верстай с чистой совестью…» — размышления Севастьяна оборвал крик людей.
Он встрепенулся.
Все двенадцать человек стояли у берега реки, громко горланили разными голосами, при этом размахивали руками, восторженно смотрели, как шумно вздыбился на речке лёд, лопался на большие куски, а взбесившаяся вода напирала, ломала и несла его по руслу.
— Вроде и речка невелика, а какая силища! — воскликнул Шишкин. — Да-а-а, веками так было, вовеки и будет так! А что ж в сей момент творится на Жуе, Олёкме? О, да там поди валом несёт да лёд по берегам распихивает!
— Севастьян, а ты чего задумался, смотри, чудо-то какое долгожданное! — подхватил Сохин.
Севастьян подошёл и вместе со всеми радовался движению речки и тоже не мог сдержать эмоций:
— Сколь наблюдаю ледоходы, сколь оказываюсь свидетелем, а каждый год всякий раз диву дивлюсь, что тут скажешь — природа-матушка знает, когда кого будить. Мощь, вода не знает, куда бы ещё свою силушку применить, всё свернёт, коль преграда на пути окажется!
Ледоход прошёл за полтора суток, к концу второго дня лишь отдельные кусочки льда видны были на поверхности воды, они плыли, словно махонькие неуклюжие кораблики. Горные речки всегда так — напористо и быстро сбрасывают ледовый панцирь и, почувствовав свободу, несут свои воды с шумом и звоном, ласкают камни, бурлят на перекатах, на берегах набегают волной, смывая лесной мусор — прошлогодние листья и хвою, мелкие и крупные ветки. А где реки крупнее, подхватывают вывернутые ветром или подмытые водой пни и деревья. Всё как обычно по большой воде, а спадёт, и берег чистый, как вновь рожденный.
Весеннее солнце, набравшее силу, не давало продуху ослабевшей зиме — нещадно пекло с утра до заката, и склоны сопок, вздохнув от снежной тяжести, наконец показали всю значимость. Лапы елей и сосен, расправившись, выглядели теперь нарядными лесными красавицами, отошедшая смола на стволах и хвое понесла аромат по долине. Можно часами, днями ощущать свежий запах проснувшейся тайги, блаженствовать, дышать, наполняя свои лёгкие. Лиственные деревья к убранству готовились по-своему, получив влагу из земли, расправили ветки и занялись почками.
Только гольцы, не сбросив с себя снежные шапки с вершин, напоминали о прошедшей зиме. Как тут подумать, или ещё не пробудились, или не желали снимать с себя ушанки, но пройдёт время, и к концу мая они оголятся, подставив небесному светилу скальные породы и камни, поросшие мшистым лишайником.
Настало время выдвигаться до Олёкминска. Севастьян в один из вечеров после всеобщих трудов объявил:
— Середина мая, пора и до села трогать. Надо бы порешать, кто со мною до Олёкминска, а кто здесь останется. Люди Трубникова прибудут где-то с первыми каюками, груз какой привезут, след закупить продукты на лето — муку, крупу, соль, сахар, может, мёдом разживёмся, о спичках и керосине позаботиться след, а там и начальство что подскажет.
— А чего тут гадать-думать, кого определишь, так и будет, — отозвался Шишкин. — Вот я, например, на Хомолхо готов остаться, чего мне на селе делать? Бабке привет передашь: жив, здоров, чего и ей желаю, на этом и всё, пожалуй.
— Хорошо, это ты так про себя решил. А остальные?
— Сами пущай думают.
— Ай, давай и я с Прохором останусь, — махнул рукой Малявин. — Так и быть, донесу свой крест повара до прибытия новых тружеников, а там извини, Севастьян, всё, шабаш, снимаем с меня таковую обязанность, породу пойду мыть, у котла я меньше заработаю.
— Договорились, Ефим, так и сладим. Кто ещё? — Все молчали, остальным хотелось в село, повидаться с родными. — Ну, раз желающих нет, тогда по жребию, на кого выпадет, так и поступим. — Севастьян ударил в ладоши, дав понять — вопрос исчерпан.
Все одобрительно закивали, согласившись с таким предложением.
Севастьян поднялся, подобрал с земли мелкие сухие хворостинки, принялся их укорачивать — ломать, делая восемь длинных и две короткие. Обратившись спиной ко всем, сложил палочки в один ряд, зажал их меж пальцами таким образом, что снаружи они выглядели на одном уровне, истинная же длина скрывалась. Поправив палочки и убедившись, что к жребию всё готово, повернулся лицом к таёжникам и сказал:
— Пожалуйста, подходите, кто вытянет длинную — в Олёкминск, кто короткую, сами понимаете — остаётся здесь. Тяните.
Десять человек окружили Первакова, и каждый потянулся к хворостинке, всяк со своими мыслями: поди угадай, где там какая? Шишкин смотрел на это
