Герхард Розенштейн одним движением сорвал наушники, отшвырнул их и, пригибаясь, поспешил к выходу.
Баз пошел вслед за Намером, не думая о пленнике, – тому некуда было деваться.
– Цефа! – заорал Намер. – Ты цела?
– Не светись! – крикнула в ответ Цефа, и вовремя: пуля свистнула совсем рядом, чиркнув База по уху – Их восемь, Намер!
– Шесть! – возразил Намер и возобновил пальбу – Пять, Цефа!
– Четыре тогда, – поправилась та, глядя на Анну.
Розенштейн, воспользовавшись этим диалогом, юркнул в коридор и на полусогнутых бросился к выходу, где сразу наткнулся на Гладилина, отчаянно пытавшегося освободиться.
За спиной его раздался громовой голос Фридриха фон Кирстова:
– Прекратить стрельбу! Это разведка Федеративной Республики Германия!
– Ну и что с того? – отозвался Намер, однако автомат опустил. – Хоть марсиане! Связались с Моссадом – пеняйте на себя!
К его ногам с грохотом упал пистолет. В темноте нарисовалась кряжистая фигура с поднятыми руками.
– Отставить, я сказал! Смотрите лучше за Валентино!
Баз и Намер переглянулись.
– Цефа! – позвал Баз, и Цефа, пошатываясь, выступила из темноты.
– Держи на мушке этого кадра. Дернется – пристрели. Мы сейчас вернемся.
– Не надо больше стрелять, – миролюбиво произнес фон Кирстов. – Я приказал моим людям прекратить огонь. Вы и так положили много наших.
– Помолчи. Не надо было лезть сюда, не спросившись.
Критически посмотрев на Цефу, Баз велел Намеру остаться тоже, и тот согласился – спорить было некогда и незачем.
Баз вылетел на площадку – с тем чтобы убедиться, что там никого нет.
* * *
...Герхард Розенштейн знал, что в докторе Валентино – его последняя надежда.
Ему никогда не простят того, что он не сумел изыскать возможность предупредить особняк о готовящейся атаке с воздуха. Он все время находился под пристальным наблюдением сотрудников BND, в ряды которых внедрился несколько лет тому назад.
Если он предъявит хозяевам доктора, живого и невредимого, то этим, возможно, заслужит снисхождение.
Розенштейн понятия не имел, как в действительности распорядились судьбой доктора пресловутые хозяева. И потому, наткнувшись на Гладилина, он волоком, со сверхъестественной скоростью стащил его вниз и затолкал в первую попавшуюся машину – тот самый, по иронии судьбы, «Шевроле», в котором капитана доставили на конспиративную квартиру.
Глава двадцать седьмая
НЕ У ДЕЛ
Ситуаций, в которых командир Первой боевой группы мог бы вспотеть, было немного.
Но пред очами Клюнтина он вдруг вспотел – от беспомощной ярости. Его, как и Никиту Владимировича, тоже пригласили в официальной манере, и Маэстро надел мундир, который остро ненавидел. Погон с него не срывали, но разговор получился еще тот.
Клюнтин начал с ожидаемого нагоняя за беспредел в центре Питера. В этом он был отчасти справедлив, и Маэстро в известной степени терзали угрызения совести.
– Это не Чикаго! – кричал генерал-майор и грозил пальцем.
Маэстро подумал про себя, что у Клюнтина несколько отсталые воззрения на заокеанскую действительность и что современный Чикаго может несколько отличаться от традиционных о нем представлений.
– Ладно бы этот хирург, – не унимался Клюнтин. – Но прохожие! Ни в чем не повинные люди! Как вы допустили?
Объяснять, что в любой операции возможны накладки, было бессмысленно.
– Виноват, – лаконично отвечал командир. – Готов понести...
Все развивалось в границах разумного, но вдруг акценты сместились. Генерал-майор забыл о ни в чем не повинных людях и перешел к реально виноватым.
Здесь его недовольство утроилось:
– Кто дал вам право допрашивать задержанного? Маэстро чертыхнулся про себя.
Он никак не ожидал, что расколовшийся Мещеряков вздумает предъявлять претензии. Олег Васильевич замарался по уши, все его показания были записаны, и ему следовало бы держаться тише воды и ниже травы. Но он предпочел не то что занять оборону, а, пожалуй, даже перейти в наступление. Неужели он настолько наивен, что рассчитывает отказаться от своих слов? Он угодил в лапы к структуре, которой наплевать на процедурные вопросы. Закон здесь – понятие относительное, гибкое. Все решают интересы дела, и это негласно признается всеми же. И генерал-майор никак не должен пенять Маэстро за незаконные действия.
– Как вы посмели превышать служебные полномочия?
– Момент истины, товарищ генерал-майор. Я принял решение расколоть его, когда он находился в деморализованном состоянии.
– Не вешайте мне лапшу! Какое, к чертовой матери, деморализованное состояние, когда вам пришлось вводить ему спецпрепарат!
Генерал-майор в бешенстве рванул на себе ворот:
– Вы понимаете, что я в любую секунду могу отдать вас под суд за разглашение государственной тайны?
– Я ничего не разглашал, товарищ генерал-майор.
Маэстро догадывался, что никакого суда не будет.
Здесь какой-то личный интерес, а суд – всегда огласка. Если его и упекут за решетку, то совершенно по другому поводу. Повод же найти, конечно, нетрудно...
Больше всего он беспокоился за свой отряд.
И еще очень хотел увидеться с Каретниковым.
Это желание они испытывали синхронно: между ними установилась неосознанная телепатическая связь. Каждый знал что-то, чего не знал второй; сложить мозаику они могли только вместе.
Маэстро набрался храбрости, иначе говоря – наглости.
– В показаниях Кауфмана не содержится никакой государственной тайны. Он сообщил о существовании глубоко законспирированной неонацистской организации, пустившей корни по всему миру. И также поведал о стремлении этих людей завладеть биологическим оружием, до недавнего времени находившимся на затопленном эсминце...
– Это не ваше дело решать, что составляет тайну, а что нет! Исповедь Кауфмана слышал весь ваш отряд! Это ЧП, это беспрецедентная ситуация!
«Слава Богу, что слышал весь отряд, – подумал Маэстро. – Если бы слышал я один, было бы куда проще... а целую группу хрен ликвидируешь. Что же ты так разволновался, старый козел? Неужели ты с ними повязан? Но зачем тогда довел дело до силового задержания? Почему не предупредил Кауфмана – не убрал его, в конце концов? Почему вообще затеял это дело?»
Клюнтин неожиданно успокоился.
До сих пор он бегал по кабинету, теперь уселся за стол и спросил индифферентным голосом:
– О чем еще рассказал вам Мещеряков?
Вот в этом месте Маэстро и обнаружил, что вспотел.
