и из автомобиля вышел сам патриарх Алексий Второй.
Я сразу его узнал — видел по телевизору, но уже не удивился, а последовал вслед за ним в собор. Через притвор под высоченной колокольней, мимо входа в широкую трапезную с низким потолком я прошел в сам собор, где свод распахивался, как небо высоко над головой, и где через огромные арочные окна купола предвечерний свет падал внутрь собора и был еще достаточно ярок, освещая образы русских святых: княгини Ольги, князя Владимира, Александра Невского, Сергия Радонежского, Даниила Московского и Василия Блаженного, и образ Троицы Новозаветной. Большие четырехгранные столпы держали небесные своды собора, а высокий пятиярусный иконостас из дерева и позолоты грациозно возвышался над прихожанами.
Из-за раннего вечернего часа прихожан было немного, и я смог достаточно близко приблизиться к патриарху и с легким изумлением рассматривал происходящее. Патриарх был облачен в скромные неброские по церковным меркам одежды и читал с легкой грустью в голосе, но достаточно громко, Двенадцать евангелий:
— Глагола Иисусъ: нынъ прославися Сын человеческий, и Богъ прославися о немъ.
— Иисус сказал: ныне прославился Сын человеческий, и Бог прославился в нем.
— Аще Богъ прославися о немъ, и Богъ прославить его въ себъ, и авие прославить его.
— Если Бог прославился в нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его.
— Чадца, еще съ вами мало есмь: взыщите мене, и якоже ръхъ Иудеомъ, яко аможе азъ иду, вы не можете приити: и вамъ глаголю нынъ.
— Дети! Недолго уже быть Мне с вами. Будете искать меня, и как сказал Я Иудеям, что куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь…
И молитвы, и церковный хор, устами певчих, рефреном повторяющий: «Слава долготерпению Твоему, Господи!», и горящие свечи в руках у прихожан, молящихся вместе со священнослужителями, и само убранство собора, и Патриарх — все это было чем-то для меня немыслимым, запредельным, нереальным, будто бы и не со мной происходящим. Все было для меня Чудом. Божественным…
И еще долго в метро во мне звучало:
«Заповедь новую даю вамъ, да любите друг друга: якоже возлюбихъ вы, да и вы любите себе…
Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга».
Маршрутный автобус, набитый битком, медленно тащившийся по пробкам от станции метро «Речной вокзал» по Ленинградскому проспекту, совсем сбавил скорость, въехав на мост через Московскую кольцевую автомобильную дорогу. Мост реконструировали: расширяли на две полосы в каждую сторону движения. Юркие легковушки, нагло подрезая — шло сужение проезжей части с четырех до одной полосы, — вклинивались в узкое пространство между автобусом и впереди ползущей машиной. Водитель резко нажимал на тормоз, пассажиры, зажатые, как сельди в банке, дружно переваливались вперед.
— Ты что, картошку везешь?! — крикнул кто-то из пассажиров.
— Он не виноват, — защитил водителя другой пассажир. — Стройку развезли!
— А что, теперь без моста остаться? Вплавь через водохранилище, а потом мелкими перебежками через МКАД?! — присоединился к обсуждению третий. И народ загудел, зашумел.
Водитель резко газанул, автобус натужно зарычал, выбросив черное облако дыма, и масса пассажиров качнулась назад.
— Я же говорю, картошку везет! — закричал от возмущения первый голос.
Я, покачиваясь вместе со всеми пассажирами из стороны в сторону, одним пальцем — дальше дотянуться не смог — ухватился за поручень и стал смотреть в окно. Химкинское водохранилище погрузилось во тьму, и лишь отблески фонарей да слабый огонек на мыске противоположного берега бросали блики на черную воду. У меня не было никаких негативных чувств ни к строителям, оставившим для движения одну полосу, ни к переполненному автобусу, а наоборот, в душе была какая-то умиротворенность, равновесие и даже гармония. Я вдруг отчетливо понял, что все это, происходящее сейчас вокруг меня, временное, несущественное, что все это пройдет, и не стоит на это тратить ни своих сил, ни своих эмоций. А вечное, которое будет всегда со мной, это то, что случилось сегодня ночью, утром и днем и что предстоит еще сегодня вечером…
Уже совсем в темноте, если бы не фонари на столбах и светящиеся окна домов, я подошел к подъезду пятиэтажки, где было наше временное пристанище, с легкостью взлетел по лестнице на второй этаж, коротким звонком позвонил в дверь. За старой деревянной дверью послышались почти бесшумные шаги. Жена открыла дверь, улыбнулась:
— Привет, — шепотом сказала она.
— Привет. — Я обнял жену. — Как, уже спят? — шепотом спросил я.
— Настенька не дождалась, уснула, а Никита ждет. Говорит, не усну, пока папа про избушку не расскажет.
— Сегодня я расскажу ему про ворону, — улыбнулся я. — А тебе — про Богоявленский собор, Патриарха и Распутина.
— Хорошо, — улыбнулась жена и сладко зевнула, пытаясь прикрыть рот рукой. Она, ярко выраженный жаворонок, уже давно отчаянно боролась со сном.
Я переоделся в домашнюю футболку, легкие пижамные брюки, вымыл в ванной руки, ополоснул лицо, промокнул лицо полотенцем. Мягко ступая, прошел большую комнату, где на раздвинутом диване спала дочь, наклонился, поправил откинутое ножкой одеяло, поцеловал дочку в щечку и, так же неслышно ступая, поднялся по фанерной лесенке во вторую комнату, расположенную над аркой.
Сын, делавший вид, что спит, мгновенно открыл глаза, откинул одеяло, вскочил ногами на кровать и начал радостно прыгать на упругом матрасе.
Я подхватил его на руки, прижал к себе, чмокнул куда-то в шею:
— Как дела, Никит?
— Хо-ро-шо! — вырываясь из моих объятий, разбивая слово на четкие слоги, произнес сын и еще энергичнее принялся прыгать на кровати.
— Тише! Настю разбудите, — сказала жена, заглянув с лесенки в комнату. — Я там картошку разогрела. Если что-то останется, поставь в холодильник.
— Хорошо, спасибо. А теперь давай укладываемся спать, сынок.
— А про избушку? — потянул сын, неохотно ложась на кровать. Я накрыл его одеялом, прилег рядом:
— Глазки закрывай и слушай. Далеко-далеко от нашей избушки, за Саянским хребтом, есть огромное, как море, озеро. Называется Байкал. Там живет девочка. Ей, как и тебе, пять лет.
Сын открыл глаза:
— Мне четыре.
— Ну, скоро исполнится пять. Так вот, у папы этой девочки на берегу Байкала есть избушка. Такая же, как у нас, — только немного больше, с кухней. А рядом с избушкой растет огромная, как дубы в нашей роще, лиственница. И на этой лиственнице живет ворона…
Я на цыпочках спустился по лесенке в большую комнату, жена, не дождавшись моего рассказа о Богоявленском соборе, Патриархе и Распутине, уснула прямо в халате, прикорнув на диване рядом с дочерью. Я прошел на кухню, на столе стояла
