XVI
Прекрасное не может быть познано,
его необходимо чувствовать.
Иоганн Вольфганг фон Гёте
Эти дни превратились в удары отбойного молота по наковальне. У Сергея часто портилось настроение. Самооценка было загнана ниже плинтуса. Учёба не шла совершенно. Сестра накляузничала на брата, потому что от него воняло сигаретами. Постоянные споры с матерью из-за глупых обязательств. Он поскользнулся в ванной и расквасил себе висок.
Ветер всегда дул в лицо. Заусеницы залазили под пальцы. А неудачи, если могли произойти, то обязательно происходили. Из немногословного грозного остряка он превратился в подобие жалкой половой тряпки, которое чуть ли не плакало каждый день, а ежедневное хождение в школу приравнивалось по сложности к Крестовому походу на землю обетованную. Занятие спортом забросил, оттого мышцы превратились в жировые складки. Тезисы не работали. Советы из всевозможных источников не помогали.
Сергей прекрасно понимал, что тянуть этот тяжкий шлейф неразделённых чувств больше нельзя, особенно перед летом, когда его от тоски захлестнёт лавиной. Нужно было что-нибудь мощное и действенное. Стал искать способы оправиться, но натыкался лишь на неэффективные советы, по типу “займи себя с головой”, “отплачься” или “найди изъяны”. Серьёзных грехов за ней он не заметил, а выбросить из своей жизни не мог, так как они одноклассники. Ситуация всегда ставит Колязину шах. Нужно было научиться играть или бросить всю партию целиком.
Он узнавал, как другие люди выходили из подобной ситуации, но большинство тех, чьи истории из жизни он читал, оказывались либо жалкими типами, либо ужасными врунами, которые строили бутафорские замки и говорили: “И тогда у меня всё сразу пошло в гору”. А в чём именно, так и не признавались. “Занялся собой” — звучит размыто. Кости собирать, по сути дела, тоже занятие собой. Искал подходящую литературу. Но там находил вторичную информацию и ничего дельного. Начитался про зрелую любовь и влюблённость, где его даже обида взяла. Как будто он не серьёзен. Язва требовала лечения незамедлительно, чтобы не ждать, пока само уляжется. Вдруг за лето забудется, а с первого сентября снова нахлынет. Нет уж.
Вера в существование такого лекарства была не сильна, но мало ли?
Интересную фразу он подцепил он на одном из форумов. Что любви нет на самом деле, и что-то про Зигмунда Фрейда. Сергей помнил этого старика и его мерзкую картину мира ещё с класса восьмого, когда увлекался психологией и философией. Сейчас он видел в этом какой-то намёк на лекарство от своей болезни. Прошерстил бегло учение Фрейда. Разъяснений было мало, да и оказалось, что давно как его теорию в современной науке всерьёз не считают. Что же тогда считает эта самая наука? Подсказку он получил от нейробиологии.
Сергей залез в “любовь” поглубже и нашёл кое-что. Оказывается, то, что принято подразумевать под этим словом, является биологическим механизмом создания крепких пар особей одного вида противоположных по полу, для увеличения шанса выживаемости потомства. Вот оно что. Сначала, мозг половозрелой особи (реже младше) отбирает из стада наиболее подходящую и здоровую особь противоположного пола, определяя по внешнему виду. Постоянное желание увидеться с ней и овладеть вызывается огромной дозой гормона дофамина, который вызывает сам процесс “хотения”, он заставляет особь что-то делать, чтобы заполучить ту лучшую самку, которая так нужна. В подслащении процесса участвует ещё и фенилэтиламин. Это есть стадия влюблённости, а не самой любви. Если же особь сделала что-то полезное, и приблизила к себе желанную самку, то мозг поощряет её новыми порциями дофамина. Привязанность на “более высоком” и ментальном уровне формирует окситоцин, другой гормон, выделяемый организмом и при телесных ласках. За страстное желание и потерю некоторых коммуникативных навыков от блаженства отвечает выброс огромной дозы дофамина. Общее напряжение и учащение пульса — заслуга норадреналина. За спокойную же радость, по типу “вот же она, рядом со мной, и нам ничего не угрожает” отвечает гормон счастья или же серотонин. Для чего-то там ещё нужны были эндорфины, но этим уже Сергей голову забивать не стал.
Он был потрясён, мягко говоря, тем, чем на самом деле оказалось то, что “нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь”. Перекинул он мерки и на себя: “То есть, то высокое блаженство и эйфорию, которую я испытывал, на самом деле, не что иное, как выброс вот этого вот гормона дофамина? Все мои грёзы и наблюдения исподтишка, все стихи, все планы, все рисунки, я создал под действием этого гормона, который, я обожал и был готов ради него на всё?” Сергею стало так гадко и противно с самого себя, что слова будут излишни. Карточные домики, что он строил, чтобы добраться до звёзд, рухнули в одночасье, его представление о любви как о чём-то прекрасном между мужчиной и женщиной было разрушено на корню. “Всего лишь гормоны”, — с сожалением пыхтел он сигаретой на улице. Четвёрку из дофамина, серотонина, окситоцина и фенилэтиламина во главе с первым, он назвал общим словом перакта (от лат. завершённый). И эта самая перакта стала ему противной. “Какие-то гормоны посмели управлять моим поведением, вот ужас. Нет, больше на такую фикцию я не поведусь. Мозг выбрал мне по сути дела самку и нашпиговал наркотой, чтобы я как чудной, охотился за ней, чтобы, так сказать, подготовить плацдарм для сношения. Какой мрак! Тьфу! Как я только на такое поддался? Что в этом прекрасного? Это же до безобразия тупо и примитивно. А ещё эти чудики с форума про взрослую и подростковую любовь рассуждают там, что серьёзно, а что нет. Да они на клоунов после этого похожи, в любом случае, гормоны — и этак, и так. Зачем мне эта дрянь тогда? Я сам управляю собой, мной не будет никто управлять”. — заявил сам себе Сергей. С новыми знаниями он ожидал следующего дня, чтобы проверить изменения.
Пришёл в класс, подождал. Была какая-то торжественная молчаливость, недосказанность. Вот и пришла Инесса, от неё издали пахло французским парфюмом, волосы собраны в кораблик под одну большую заколку, брючки, туфельки и рубашка-поло с коротким рукавом. А он и нос воротит, хотя ещё два дня назад бы с содроганием ловил каждое её движение и клял бы себя за несоблюдение доктрины. Теперь же, кинул только презрительный взгляд, что-то всё ещё бурлило в нём, но не вырвалось, он специально, как чокнутый, стал на неё пялиться (она не видит, хотя бы), и — ничего. Он с облегчением отвёл глаза куда подальше и сказал про себя: “Надо же, я подавляю теперь эту перакту, и опля!
