ты хороший поэт, то сможешь сочинять и романы, чтобы заработать деньжат, ведь писать прозу легче. Я и сам когда-то подумывал взяться за романы, однако не существует ничего печальнее прозаика, пишущего плохие стихи. Наверно, Боланьо понимал это, ведь, судя по его интервью, дураком он не был.
Прю смотрела на Пато с неподдельным интересом, ее забавлял его самоуверенный и непреклонный тон.
– А ты читал книги Боланьо? – обратилась Прю к Висенте.
– Так ты, оказывается, говоришь по-испански?
– Чуть-чуть. Читал ли ты Боланьо?
– Только стихи. А ты?
– Читала, но не стихи, а несколько романов и рассказов.
– Мне его стихотворения понравились, – признался Висенте. – Конечно, это не Энрике Лин, но у него собственный взгляд и стиль.
– Генри Лин, – сказал Пато, – и ты, Висенте, должен произносить именно так, иначе америкоска решит, что ты имеешь в виду Трибилина[23].
Уточнение явно идиотское, ибо для Прю друг Микки Мауса был не Трибилином, а Гуфи, но Пато все же добился своей цели – прервать краткий обмен фразами между Висенте и Прю. Воспользовавшись моментом, Пато пригласил ее в ближайший бар, причем не пояснив, пойдет ли с ними Висенте. Прю заметила, что Висенте все еще робок, ошеломлен или опустошен, и подумала, что была к нему несправедлива. А может, и справедлива: она ведь не хочет повторить то, что было минувшей ночью. Впрочем, не совсем уверена, что не хочет, но теперь Висенте выглядел в ее глазах настоящим ребенком. Прю захотелось еще раз поблагодарить его за проявленную заботу, которой она была лишена в последнее время, и за то, что он выслушал ее, хотя и плохо понимал. К тому же она подумала: быть может, стоило поблагодарить его за несколько ее оргазмов, однако за них благодарить не принято. И Прю заявила, что пойдет в бар, только если втроем. Пато воспринял условие как благоприятный намек на возрождение проекта «любви втроем», хотя и предпочел бы провернуть авантюру без участия Висенте.
В баре Висенте оживился. Они вели беседу на замедленном, вкрадчивом, гостеприимном испанском. Хотя Прю понимала их с трудом, ей все-таки удавалось достойно поддерживать разговор. Она заказала минералку, а парни пили пиво. Все обменялись номерами телефонов, адресами электронной почты и страничек в «Фейсбуке». Они улыбались друг другу, но когда слово брал Пато, разговор перетекал в скучное русло. Хотя Прю начала изъясняться по-испански все более бегло, он настаивал на том, чтобы перейти на английский – с явной целью вывести Висенте из игры.
– А ты потом тоже собираешься писать романы ради заработка? – обратилась Прю к Висенте.
– Вряд ли, – ответил он. – Мне кажется, что для создания романа надо много терпения и усидчивости, а я не знаю, выдержу ли такое.
– «Роман – поэзия глупцов», – вот что сказал Чико Молина, – добавил Пато.
– А вы знакомы с чилийскими поэтами? – неожиданно спросила Прю, искренне заинтересовавшись.
– Мы и есть чилийские поэты, – полуобиженно ответил Пато на английском, который прозвучал неуместно, поскольку видно было, что Прю хочет продолжать беседу на испанском.
– Согласна, – сказала она, – но кроме вас есть еще Никанор Парра, Рауль Сурита, Габриэла Мистраль.
Шокированный Пато уточнил, что Габриэла Мистраль скончалась еще в 1957 году (он назвал точную дату). Прю принесла извинения за свое невежество.
– Она не обязана знать, жива ли Габриэла Мистраль или уже мертва, – вмешался Висенте, проявив рвение борца за справедливость.
– Прю было достаточно взглянуть на ассигнацию в пять песо, – возразил Пато. – На банкнотах изображают только мертвых людей.
– Но так не во всех странах. Во многих фигурируют и живые, – заявил Висенте, вовсе не уверенный, что так оно и есть, однако готовый ввязаться в спор, поскольку Пато тоже не был в курсе.
– Можешь назвать такие страны?
– Порт Паломников, Республика Земноморье, Рокамадур, да много их, – быстро перечислил Висенте.
– И где же ты нашел эти страны?
– На глобусе, невежда. А скажи-ка, кто изображен на купюре в тысячу песо? – Висенте уверенно перешел в атаку.
Увы, Пато не доводилось разглядывать купюру в тысячу песо. Получив такой удар, он умолк минут на пять. Однако потом нетерпеливо прервал диалог собеседников, спросив Прю:
– А ты смотрела какие-нибудь латиноамериканские фильмы?
Прю ответила, что видела «Мачуку», «Нет» и «Ностальгию по свету».
– «Ностальгия по свету» – прекрасная картина, – поддержал ее Висенте.
– А как насчет мексиканских фильмов? Они тебе нравятся? – продолжил допытываться Пато на английском.
– Мне нравятся мексиканские фильмы, – ответила Прю по-испански. – Я видела много мексиканских кинолент.
Висенте в предчувствии надвигающейся грозы даже закрыл глаза.
– А смотрела ли ты фильм «И твою маму тоже»?
Прю кивнула и призналась, что видела его много лет назад и что он показался ей забавным. Тут же она вспомнила мексиканских актеров Диего Лу́ну и Гаэля Гарсиа и попыталась сравнить, кто из сидящих перед ней поэтов больше похож на Луну, а кто на Гарсиа. Ей показалось, что на Гаэля похож Висенте, а на Диего – Пато. Однажды она видела Гаэля в гарлемской забегаловке и была удивлена его низким ростом, вероятно, он ростом с Пато, а Диего Луна, которого она никогда не видела, скорее всего, так же высок, как Висенте. Прю настолько погрузилась в свои мысли, что ей и в голову не пришло, что намек на тот фильм повлечет предложение заняться «любовью втроем». Но вдруг заметила возбужденно-озорной взгляд Пато, который, чтобы прогнать прочь сомнения, взял ее за руку. Прю мгновенно высвободила ее.
Это не разозлило Прю, но она сочла необходимым рассердиться или хотя бы сделать вид. Она встала и, прежде чем уйти, скороговоркой сказала Пато по-английски, что предпочтет переспать с Висенте, который очень хорош в постели.
– Ведь надо же было хотя бы попытаться, дружище, – оправдывался Пато, приканчивая свою кружку пива затяжным глотком.
– Ясное дело, – пересилив себя, вымолвил Висенте.
– Но ты хоть понял, что американка вякнула напоследок?
– Нет. А что такое она сказала?
– Что ты хорош в постели.
– Неужели?
– И что нам с тобой надо бы переспать вдвоем. Мне кажется, это прекрасная идея.
Висенте рассмеялся, а Пато посерьезнел и посмотрел ему прямо в глаза:
– Тебе влом? Знаю, что ты против однополого секса, но можно ведь попробовать. Давай выпьем чего-нибудь и поплывем по воле волн, идет?
– Нет, – ответил Висенте. – Ты мне не по нраву.
– Откуда тебе знать, если ты ни разу со мной не пробовал?
– А скажи мне, тебе действительно больше нравится Сурита, чем Мильян? Больше, чем Энрике Лин и Родриго Лира?
Привычка сравнивать поэтов, будто они нуждаются в распределении согласно какому-то рейтингу, казалась Висенте абсурдной. Однако сейчас ему потребовалось просто сменить тему, а нападение на Суриту подходило для этой цели, потому что Пато впадал в отчаяние, когда при нем принижали достоинства Суриты, которого он сравнивал с Марадоной или с
