запала и мчаться прочь с этой проклятой улицы.
Теперь он остался один на один со своим врагом, с поверженным врагом. Как долго он ждал этой минуты.
Свершилось — перед ним десятый, самый что ни на есть настоящий Десятый.
Свершилось сегодня…
Иван моргнул фонариком на часы, стрелки перевалили за полночь. Уже завтра — уже наступил день его рождения.
Что же это значит?
Только то, что он исполнил задуманное: пусть не он, пусть Савва поставил точку, но разве это меняет дело? Плевать. Вот тот, кто убивал… кто нанес смертельную рану его брату, кто глумился над всем его Ивановым родом. Так пусть он летит теперь ко всем чертям вместе с фугасным дымом, туда, где ждет его адово пламя.
Но что-то случилось за это время в мире вокруг Ивана.
Ветер, ветер… ветер всегда приносит беду.
Иван знает, привык.
И сегодня был ветер — там, у флага, где фамилии в граните. Иван тряхнул головой, заломило в затылке. Нет больше беды! Это конец… конец проклятой считалочке.
Послышался тихий свист. На броне заволновался народ — чего возится Иван, пора, пора убираться отсюда. Взревели моторы. Чиркнул Иван по коробку — зашипело, побежал огонек по шнуру…
Через две минуты в ночи ахнуло.
Рванулся ветер по верхушкам тополей, растрепал кусты акаций.
Не слышно открылись и закрылись синие ворота комендатуры, пропуская внутрь броневик разведвзвода.
В апреле две тысячи первого исполнилось Ивану Знамову двадцать шесть лет.
Обычный был день.
На маршруте наткнулась инженерная разведка на свежую воронку. Каргулов доложил, что обнаружено тело боевика, уточнил — мелкие фрагменты. По всей видимости, это тот взрыв, что слышали недалеко за полночь. Ошибся подрывник в проводках — разлетелся на куски. Прокуратуру ждать не будем, сказал Каргулов, время тикает, еще маршрут топтать.
И пошла дальше инженерная разведка.
Днем выезжали пару раз, но то ерунда была — болванки пустые, как у Натальиного подвала — эхо войны.
Вечером проставился Иван за день рождения.
Пили лениво. Может, с устатку — как сказал потом Витек. Не то было настроение у именинника, подумал саперный старшина Костя Романченко.
Совещание в Гудермесе в резиденции новой местной власти закончилось к обеду.
Колмогоров не остался на неофициальную часть, хотя в животе урчало. Новая местная власть угощала щедро: подавали жирное мясо с чесночным соусом и кукурузными галушками, водку. Командующий любил вспоминать грозненское детство; стучал по столу кулаком, свирепел и клялся — что бандитов будем давить нещадно!
Новая власть сдержанно аплодировала.
На самом деле, коменданта Колмогорова ждали впереди большие неприятности.
На днях в Грозный должны прибыть представители Европарламента, всякие правозащитники с лондонским акцентом и парижскими ароматами. Наблюдать они будут за ходом восстановительного процесса и за тем, как соблюдаются в зоне контртеррористической операции права человека.
Колмогоров доложил командующему, что уничтожен боевик, причастный к массовым казням солдат еще в девяносто девятом. Доложил Колмогоров так, чтобы ни Вовка Филин, ни новая власть этого не слышали. Вовка все лавры себе заберет, а ему, Колмогорову, скоро меняться, и перспективы ему ох как теперь нужны. Командующий скривился в улыбке: ну вот можешь же, комендант.
Теперь еще права человека на голову ему, Колмогорову. Как бы чего не перемудрить, но зачистку организовать все равно придется, — сама Европа в гости едет.
Водитель Сашка, чувствуя по настроению коменданта, что нужно поторапливаться, погнал напрямик через проспект Победы. Колмогоров смотрел в окно; он вдруг вспомнил то утро, когда подорвали саперов из Центральной комендатуры. Вспомнил Светлану Палну, когда она перевязывала контуженного старлея, а он так глупо подошел к ней со своими извинениями.
Проехали вороний перекресток.
Сашка прибавил газу. Поехали быстро, еще быстрей. Колмогоров искал глазами. Где же, где? Здесь или дальше? Нет, черт, проскочили!
— Как на пожар, едрена мать! Не успеешь что ли? — недовольно пробурчал комендант. Сашка удивленно пожал плечами: место-то опасное, тут быстрее бы надо.
— Да гони уж, не оглядывайся, — Колмогоров потянулся к рации. — Кордон один… ответь Удаву… Через пять минут всех ко мне в кабинет. Ко мне, сказал!
Связь отключилась.
— Михалыч, глухая тетеря! Сашка, смотри… прешь по ямам! Хоть объезжай иногда.
В оперативном кабинете душно — народу много, накурено — не продохнешь.
Покашливают, переговариваются.
На столе карта города. Колмогоров склонился над картой — воткнул ладони в стол; он выглядит устало, рассеяно слушает Духанина. Начштаба водит карандашом по желтеньким квадратикам.
— Этот район блокирует Центральная комендатура. Вот отсюда и отсюда мы. Встанем как всегда за мостом.
— Михал Михалыч, с саперами старшим пойдет Вакула, — сказал Колмогоров. — Придай им еще одну броню. Пусть стоят рядом с мобильным штабом, — Колмогоров выискал взглядом высокого подполковника в мышиной форме. — Олег Николаич, скомандуй своим, чтобы подозрительные предметы, машины, всякую ху… не трогали. Пусть сразу вызывают саперов.
Милицейский майор, кивнул в ответ.
— Товарищи офицеры, — стал казенно говорить Колмогоров, — прошу иметь в виду, что спецоперация проводится накануне визита членов… представителей Европарламента. Поэтому прошу еще раз уточнить с начальником штаба расстановку сил по спецоперации, чтобы не было потом, — он резко повысил голос, — кто чего-то недослышал!
Колмогоров снова стал искать по комнате.
— Вакула где, кто видел?
В этот момент дверь и открылась. На пороге стоял громадина подполковник.
Колмогоров запыхтел недовольно и уже приготовился вывалить на Вакулу свой праведный гнев, но Евграфич, поднял медвежью лапу и отмахнул себе за плечо.
— Борисыч, там тебя бабка дожидается. Дежурный говорит, полдня ждет. Я дал команду, чтоб ее под каштан сопроводили.
— Какая бабка, Евграфич, планируем завтрашний день, еп…
— Русская, Борисыч, — баснул Вакула, — саперная бабка, дежурный сказал. Они ей напели, что ты всех сирых и убогих берешь на работу, — хмыкнул кто-то. Вакула грозно повел плечом. — Я и говорю, куда их девать-то убогих — а, Борисыч?
Хотел Колмогоров отмахнуться от старого чудного подполковника, хотел сказать, как положено: не мешай, Евграфич, планировать операцию, не лезь ты со своими убогими. Самим не разобраться, не продохнуть. Европа, мать ее, прется! А ты — бабка…
Но затосковал Колмогоров — вдруг посреди груди защемило.
Как-то сидели они вечером с Вакулой. Светлана Пална была, кто-то из старших офицеров. Выпили, задумались. Вакула и завел разговор. «А что такое совесть, Борисыч, знаешь? — сам и ответил: — Совесть, Борисыч — это такая субстанция, которая может быть, а может и не быть… пассионарии пишут, мать иху».
Колмогоров прижал руку к груди, там, где солнечное сплетение.
Щемит, щемит…
«Совесть, наверное», — подумал комендант и сказал Духанину:
— Михалыч, ты, давай без меня… Ладно, ладно разберетесь, — и
