Блюм осознавал всю тщетность своих поисков. Не подведите нас, — попросил его президент Рузвельт. Но даже Рузвельту было не под силу контролировать хрупкую грань между жизнью и смертью в этом аду.
У Блюма возникло ощущение, что он проделал весь этот немыслимый путь ради покойника.
Настало время завтрака. Блюм вернулся к своему бараку и встал в очередь, держа наготове жестяную миску. Со вчерашнего дня, когда он съел отвратительный суп, у него не было во рту и маковой росинки. Но эта еда была намного хуже. Он даже не мог понять, из чего ее сварганили: из капусты, картошки? Половник безвкусного пойла с очистками и прогорклым жиром да кусок черствого хлеба. Он посмотрел на товарищей, сгрудившихся у барака и жадно поглощавших пайку.
А что, если я не смогу его найти? — спрашивал себя Блюм. Что тогда?
Что, если он никогда не сможет отсюда выбраться? Ему придется остаться. Сколько он тут протянет?
Сморщившись, он отхлебнул баланды из миски. Потом еще раз втянул в себя пойло, как это делали все вокруг. Ему предстояло еще отработать дневную смену.
Раздались свистки.
— Стройся! Стройся! Жратва окончена.
Все разошлись по рабочим бригадам.
Он услышал, как где-то заиграл оркестр.
Глава 40
— Guten morgen, герр лагеркоммандант! — служащие лагерной администрации вскакивали при его появлении.
— Доброе утро. Продолжайте, — он махал им, направляясь к своему рабочему месту.
На столе его уже ждал кофе. Он сел и начал просматривать утренние сводки. За вчерашний день «обработали» более двадцати одной тысячи. Очень хорошо. На целых 12 процентов сверх нормы. Большинство прибыло в тот же день — и сразу же оприходовано. Ожидаемые сегодня показатели тоже его порадовали. Два состава: один из чешского Терезиенштадта, другой из Венгрии. День и ночь предстояли хлопотные.
У него были четкие суточные квоты, но в отсутствии коменданта Хосса он хотел их превысить. Чтобы показать всем, что может управлять лагерем эффективно и с должной дисциплиной. Как знать, прикидывал лагеркоммандант, может, его начальник как раз сейчас получает повышение? Поездка его в Берлин затянулась неспроста. Может, из-за этого он и задерживается. Важно, чтобы все видели, что, пока его нет, лагерь в надежных руках. Работа продолжается, нормы соблюдаются. То, что здесь происходило, находилось под непосредственным надзором рейхсфюрера Гиммлера и его ближайшего окружения. Если начнутся повышения, он желал, чтобы его имя фигурировало в начале списка.
Сегодня утром ему предстояло решить еще одну проблему, размышлял Акерманн.
Грета.
Его начинало беспокоить, что его супруга так привязалась к шахматисту-еврею, который приходил к ним в дом. Он бы еще мог понять, если бы это произошло раз или два. В этом случае она не выказала бы к нему особого внимания. Но она засыпала парня подарками и просила Акерманна составить ему протекцию. Утром по дороге на службу он решил, что разберется с этим раз и навсегда. Очевидно, это уже стало предметом шуточек персонала. А это подрывало моральный дух. Даже Хосс перед отъездом упомянул об этом, хотя и не напрямую, а так, полушутя за рюмкой шнапса: «Грета, должно быть, теперь играет как гроссмейстер…» И засмеялся. Однако Акерманн понял, что он хотел сказать. Он решит вопрос до возвращения начальника. В конце концов программа «окончательного решения» оставалась в силе, и рейх следовало очищать в организованном порядке, не поддаваясь идиотскому и ложному фаворитизму. Грета должна это понимать. Он мог бы сделать это быстро. Избавиться от всего барака. Никто бы не осудил его за это. Но с женщинами бывает трудно. Вот почему проблема оказалась довольно щекотливой. Он видел, как она здесь несчастна. Уже больше месяца жена не допускала его к себе.
Да, проворчал он себе под нос, это все-таки подрывает моральный дух.
Вошел его адъютант, лейтенант Фромм:
— Извините за беспокойство, господин майор, но у меня для вас сообщение. Из Варшавы.
— Из Варшавы?.. — удивился Акерманн.
— Да, от генерала Гребнера. Из Абвера.
— Из Абвера?.. — глаза Акерманна округлились еще больше. Разведка. Лагерь получал приказы напрямую из Берлина, лично от рейсфюрера Гиммлера. — Какого хрена здесь надо Абверу?
— Сегодня прибывает полковник Франке, — адъютант передал Акерманну телеграмму. — Похоже, у него есть вопросы касательно безопасности.
— Безопасности? Здесь? — лагеркоммандант коротко хмыкнул. — Он, наверное, шутит. Проще прорваться между ног у монашки.
— Тем не менее генерал просит, чтобы в отсутствие комманданта Хосса мы оказали ему всяческое содействие.
— Ну да, содействие, — набычился Акерманн. — Пусть приезжает. — Вот только этого сейчас не хватало — чтобы абверовцы совали свои высокомерные носы в их дела. Когда им нужно выполнять нормы. — Но я с ним возиться не собираюсь. Пусть Кимнер с ним ходит. — Кимнер был счетоводом, он отвечал за различные службы: кухню, лазарет, снабжение. — Мне есть чем заняться сегодня.
Прибывали два состава. Еще двадцать тысяч на обработку. К тому же еще эту проблему с женой решить.
Акерманн знал, что тут нужен особый подход. Его уже раздражало чувство неудовлетворенности. Он должен показать ей, что если это плохо для него и для морального духа, то плохо и для нее тоже.
Да, подумал Акерманн, все это зашло слишком далеко.
Он вернул телеграмму Фромму.
— Доложите мне, когда он приедет.
Глава 41
Блюм вывозил ведра с полужидким дерьмом на тачке и сливал их в выгребную яму, находившуюся прямо за колючей проволокой. Он старался не вдыхать носом. На виду у охранников он двигался быстро, но аккуратно, глаза долу, понимая, что может стать объектом их издевательств. Опорожнив ведра, он обдавал их водой из шланга и нес обратно в бараки.
Большинство заключенных были на работах, но в каждом бараке оставались больные или отдыхающие после ночной смены. Блюм доставал снимок Мендля.
— Я ищу дядю, — повторял он. Вы его не видели?
Всякий раз Натан получал один и тот же отрицательный ответ:
— Нет. Извини.
— Его здесь нет.
Безучастное движение плечами: «Извини. Тут так много народу».
Он уже начал отчаиваться, и тут в 31 бараке лежавший на койке мужчина взял снимок и, посмотрев на него несколько секунд, кивнул:
— Я его знаю. Мендль. Он ведь профессор?
— Да, — сказал Блюм, не веря своим ушам.
— Вроде из Львова.
— Так точно, — подтвердил Блюм. Настроение у него поднялось.
Мужчина покачал головой.
— Я не видел его больше месяца. Слышал, он вроде заболел. — Незнакомец протянул снимок Блюму. — Прости, но я думаю, что он умер.
— Умер, — повторил Натан, пикируя с небес на землю. — Вы уверены?
— Я знаю, что его положили в лазарет. Оттуда мало кто возвращается. Спроси у парня-шахматиста. Он точно
