компании. Боящуюся меня.
Нина боится меня. Сама я никого и ничего не боюсь, но оказывается, сразу чувствую, когда боятся меня. И Нина меня боится. И я не торжествую, не ликую. Не черпаю в этой ее боязни меня какую-то душевной силу. Я просто думаю, что не надо меня бояться — только и всего.
Не надо меня бояться, думаю сегодня уже в который раз.
И так же быстро, как пришла, проходит моя жалость, и я смотрю на Нину, едва заметно ей улыбаясь. И «улыбаюсь» я ей примерно следующее:
«Ты можешь не бояться, Нина. Он не заметит. А если и заметит, то ничего не будет. Не бойся. Вот, видишь?.. Я ухожу. И я ухожу не одна».
— Ты чего там застряла? — тянет меня к себе Илья, пытаясь возобновить целование, но я отстраняюсь со смущенной улыбкой и говорю куда-то «в траву»:
— Задержали.
— Кто?..
Отвечаю, не раздумывая:
— Змеи.
— Какие еще змеи? — обескураженно спрашивает он.
— А ты не знал? Они тут повсюду, на Шпре… Про них же говорят: они так быстро могут прыгать в высоту…
Иду с ним рядом, срывая на ходу засохшую, сморщившуюся ежевику и будто вправду побаиваюсь, что там, из-под кустов серебряной или медной стрелкой выстрелит на меня один из таких мелких, но проворных ужиков. Их ведь и правда много здесь.
Идем, молчим. Минут с пять идем. Уже ушли со Шпре, как я и «обещала» Нине.
— Интересная штука, — говорю, наконец, — фауна.
— Да, интересная, — нетерпеливо соглашается Илья, — да только я не ветеринар. Я ж говорил тебе.
При всем его врачебном прагматизме он не «мясник» и тонко чувствует общий перелом в настрое. Запахло обломом. Запахло еще откуда-то из кустов с засохшей ежевикой и Арсеньев, совсем как я, остыл.
Нисколько не удивляемся тому, что, не сговорившись, оказываемся не у него, а на станции «Госларская площадь». Не разговариваем и даже не прощаемся — он просто сажает меня на метро, даже про между прочим помогает завести в вагон собаку, как будто сама я этого сделать не в состоянии.
Лишь только когда двери перед его носом закрываются, его прорывает: я, кажется, вижу, как он разводит руками и начинает мотать головой… и даже что-то мне говорит, говорит… — а может, нет.
* * *
Глоссарик
Катарина-ди-Гроссе и Старый Фриц — русская императрица Екатерина Вторая и король Пруссии Фридрих II были сторонниками просвещенного абсолютизма и вели друг с другом переписку на протяжении почти 40 лет
Сан-Суси — дворец короля Фридриха II с дворцовым парком в г. Потсдам около 50 км от Берлина; выдающийся памятник архитектуры, выполненный в стиле так называемого фридерицерианского рококо и называемый «прусским Версалем», внесен в список всемирного наследия ЮНЕСКО
Пусть каждый своим способом обретет блаженство — изречение Фридриха II, показывающее толерантный настрой монарха по отношению к различным вероисповеданиям, и так же истолковывашийся, как либеральный по отношению к ориентации
Шарлоттенбург — дворец-музей, памятник архитектуры в стиле барокко, крупнейший и самый значительный дворцовый комплекс прусских королей и германских императоров, его купол считается одним из символов Берлина
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ Змеи или Если вас укусил волчонок
«Берегись змей, они тут повсюду» — говорит Каро…
Что делать, Израиль — жаркая страна, а змеи тепло любят…
Ай-й-й, как больно…
Не доглядела я, как видно. Эх, зря пренебрегла ее предостережениями…
Укус змеи — это так больно, будто тебя пытают током, кажется…
Оказывается еще, от этого сразу становится жутко холодно. Но раз холодно, значит, это не Израиль…
Меня знобит, а над ухом что-то глухо воет и пованивает зверем. Зверенышем…
Так, если это змея, то почему она не шипит и почему воняет?..
А потому что не змея это вовсе. Кажется, мне так жутко больно, потому что меня укусил… волчонок.
Но я не в лесу и не в парке — я же уехала оттуда.
Спасите…
Я думала, тут нормальный приют для животных. Откуда мне было знать, что они там волчонка держат?
Рикки, ко мне… Ты где, мой песик?.. Тебе там хоть не досталось от этого зверюги?..
Это же твой родной приют. Ведь я, кажется, специально приехала сюда — найти тебе товарища, еще одного такого же лохматого засранца… чтоб ты не скучал дома один, пока я на работе, не выл, не грыз мебель, не таскал мои лифчики и не дербанил фотоальбомы… Хорошо, у меня нет фотоальбомов… Ты же у меня хоро-о-ший. Я же так привязалась к тебе… даже, кажется, полюбила… И ни за что не сдала бы тебя обратно в этот приют. Ни за что. Где ты, Рикки?..
— Где пес?
— Отбежал куда-то… злой такой… кидался на всех, лаял… не подпускал…
— Найдите… Подзовите… Кто-нибудь знает, как зовут пса?
— «Ricki». Рикки. Он чипирован…
— По чипу не звонили?
— Рикки, Рикки…
— Покормите его. Он голодный, потому и лаял.
— Рикки, ко мне, на!
Рикки… Как хорошо — о тебе позаботились. Я не могу, мне больно… Мне так больно…
Обычно маленькие, когда так больно, зовут маму… Но кажется, у меня нет сил звать.
— Катика!.. Катя!!!.. Пропустите меня, я отец!..
И правда — отец.
— Папа… пап… Прости меня, дуру…
— Моя девочка… это ты меня прости, старого дурака…
* * *
Пока я ничего не помню, но в этот раз мне почему-то кажется, что вспомню. Симон ведь так и говорил: может, ничего страшного.
Он думал, я совсем ни в зуб ногой — ан нет. Он ведь не ожидал, что я возьму, да и полезу в Сеть и все там подробно прочитаю: если «все серьезно», значит, хана: нужны таблетки. Это если у меня и правда невроз… психоз… нет, диссоциативная фуга. Бегство от суровой реальности, такой болючей, что даже маму звать не хочется, а хочется бежать и стать кем-нибудь другим.
Но если та хрень на мосту после «мишек» — не диссоциативная фуга, а случай единичный, а скорая — еще нечто другое (к примеру, если я ее возьму, да вспомню), то, значит, и сейчас — тоже. А тогда, г-н профессор-доктор-псих, наш бесподобный популяризатор Симон Херц, как сами вы изволили заметить, «причин для беспокойства нет», а существует лишь некоторая необходимость регулярного наблюдения у специалиста.
А ведь все дело в том, что «скорую» я теперь вспомнила.
Да-да, вот провалиться мне на месте:
«Пожалуйста, можно мне с вами…»
«Вы ее подруга? Ее спутница жизни?»
«Да, спутница. Можно, я буду держать ее за руку? Смотрите, когда я беру ее, она успокаивается».
