может одновременно проявляться в человеческой психике и во внешнем, независимом событии, мы сразу же вступаем в конфликт с общепринятыми научными и гносеологическими взглядами. Необходимо постоянно помнить о сугубо статистической истинности законов природы и о последствиях применения статистического метода, который отвергает все редкие события; лишь так мы побудим прислушаться к нашей гипотезе. Беда в том, что нам недостает научных способов подтверждения объективности смысла, каковой не является чисто психическим творением. Увы, мы вынуждены делать такое предположение, ведь в противном случае нас ждет возвращение к «магической причинности», когда психике приписывались свойства, выводящие ее далеко за эмпирические границы. Тогда, не желая расставаться с каузальностью, пришлось бы допустить следующее: либо бессознательное Сведенборга вызвало пожар в Стокгольме, либо само объективное событие (пожар) каким-то непостижимым образом породило соответствующую картину в сознании Сведенборга. В обоих случаях, как уже отмечалось, встает не имеющий внятного ответа вопрос о «передаче» мысли. Какой вариант выглядит достовернее, судить, разумеется, субъективному мнению. В выборе между магической причинностью и трансцендентальным смыслом не поможет и традиция, потому что, с одной стороны, вплоть до наших дней первобытное мышление считает синхронистичность магической причинностью, а с другой стороны, философия с середины восемнадцатого столетия предполагает некое тайное соответствие или «смысловую» связь между естественными событиями. Лично я предпочитаю последнюю гипотезу, поскольку она, в отличие от первой, не противоречит эмпирической концепции каузальности и может трактоваться как принцип sui generis [193]. Это побуждает если не исправлять общепринятые принципы естественного объяснения, то, по крайней мере, увеличивать их количество, что требуется обосновать очень вескими причинами. Но я полагаю, что высказанные мною соображения заслуживают тщательного рассмотрения. Психология в конечном счете попросту не может себе позволить не обращать внимание на опыт. Для постижения бессознательного этот опыт крайне важен, не говоря уже о его философской значимости.
C. Предвестники идеи синхронистичности
Принцип каузальности утверждает, что связь между причиной и следствием носит обязательный характер. Принцип синхронистичности гласит, что «значимое совпадение» обусловлено одновременностью и значением. Следовательно, если допустить, что эксперименты по ЭСВ и многочисленные другие наблюдения подтверждают факты, то мы должны сделать вывод, что помимо причинно-следственной связи в природе имеется иной фактор, выражающий себя в упорядочивании событий и нам предстающий как их значение. Конечно, значение, или смысл, есть антропоморфическая интерпретация событий, однако тем самым мы все равно обретаем незаменимый критерий оценки синхронистичности. Что в реальности такое тот фактор, который представляется «смыслом», нам узнать не дано. Но можно предположить, что, вопреки первому впечатлению, он вполне пригоден в качестве гипотезы. Надо помнить, что рационалистический западный подход – далеко не единственно возможный и вовсе не всеохватывающий; вдобавок ему свойственна предубежденность, которая, пожалуй, нуждается в исправлении. Куда более древняя китайская цивилизация всегда мыслила по-другому, и нам придется вернуться к Гераклиту, чтобы отыскать сходные воззрения в нашей собственной культуре (по крайней мере, в философии). Принципиальных разногласий с китайцами нет только в астрологии, алхимии и мантических практиках. Потому-то алхимия развивалась параллельно на Западе и на Востоке и потому-то шла здесь и там к общей цели, выдвигая более или менее одинаковые идеи [194].
В китайской философии одной из древнейших и главенствующей над прочими идеями является идея Дао (иезуиты перевели это слово как «Бог», но этот перевод корректен лишь с точки зрения западного мыслителя; иные переводы – «Провидение» и тому подобное – суть обыкновенные фантазии). Р. Вильгельм блестяще перевел это слово как «смысл» (sinn) [195]. Представление о Дао пронизывает всю философскую мысль Китая. Для нас важнее всего каузальность, но данное понятие утвердило свое господство лишь в последние два столетия благодаря, с одной стороны, уравновешивающему воздействию статистического метода и, с другой стороны, непревзойденным успехам естествознания, которое лишило достоинства метафизический взгляд на мир.
Лао-цзы так описывает Дао в своем знаменитом трактате «Дао Дэ Цзин»:
Из бесформенного завихрения в сознании
появляется предмет.
Он рождается прежде Неба и Земли.
Пребывает в состоянии безмятежного беззвучия.
Он стоит независимо, не меняя своего положения.
Он проходит через круги времени, не разрушаясь.
Именно так действует порождающее начало
в Поднебесной.
Я не могу подобрать этому правильного имени.
Обозначая его знаком, выберу понятие Путь.
Подбирая ему определение, назову его великим [196].
Дао «одевает и питает множество предметов, но не действует как их хозяин. Лао-цзы определяет Дао как «Ничто» [197], однако, если следовать Вильгельму, подразумевает только его «противоположность миру реальности». Лао-цзы так описывает сущность Дао:
Тридцать спиц колеса сходятся в ступице.
Пользоваться повозкой можно,
потому что в середине есть пустота.
Из глины лепят сосуды.
Пользоваться же этими сосудами можно,
потому что внутри них есть пустота.
Пробивают в стенах окна и двери, делая дом.
Но именно пустота в доме
делает возможным его использование.
Отсюда следует:
то, что есть в наличии, делает возможным
использование плодов явления.
«Ничто» совершенно очевидно есть «смысл» или «предназначение», а зовется оно «Ничем» потому, что недоступно миру чувств, но выступает его стержнем [198]. Лао-цзы говорит:
Когда всматриваешься, не улавливая зрением,
возникает состояние, которому подходит
имя «Рассеянное».
Когда слушаешь, но не улавливаешь слухом,
возникает состояние, которому подходит
имя «Разреженное».
Когда, стараясь ухватить, не удерживаешь,
возникает состояние, которому подходит
имя «Тончайшее».
Эти три состояния
нельзя описать через определения, ставя вопросы…
<>
Оно определяется
как облик отсутствия облика или образ
отсутствия предмета.
Можно говорить о нем
как о трепете и мерцании.
Устремись к нему навстречу,
а ничего не будет пред тобой.
Вильгельм трактует Дао как «пограничное понятие, находящееся у предела чувственного восприятия», и в нем «противоположности уравновешиваются в неразличенности», но по-прежнему потенциально существуют. Это, продолжает Вильгельм, «семена чего-то, что соответствует, во‐первых, зримому, то есть чему-то в природе образа; во‐вторых, слышимому, то есть чему-то в природе слов; в‐третьих, расположенному в пространстве, то есть обладающему формой. Но эти три свойства не различаются строго, они предстают во внепространственном (ни верха, ни низа) и вневременном (ни вперед, ни назад) единстве». Как
