советские люди относятся к тем или иным событиям внутри страны и за рубежом.
Когда сидишь в сауне совершенно голый, это рушит последние барьеры. Вместе с одеждой мы сдирали с себя все, что нас подавляло и сдерживало. Некоторых из присутствующих я даже не знал по именам. Других не видел больше одного раза. Кто-то из них наверняка не знал, что я американец. В парилке не было запретов ни на какие темы — от существования Бога до махинаций КГБ.
Со временем я хорошо узнал организатора наших встреч. Мы его шутливо называли "староста" — это слово в дореволюционной России обозначало старейшину деревни… Юрий вырос внутри системы, поднимаясь вверх по иерархической партийной лестнице, занимая все более ответственные посты в торговле и строительном деле, пока его не постигло разочарование. К тому времени, когда я впервые узнал его, он уже потерял престижную должность и работал "леваком" на своей машине; его жена, дипломированный инженер, продавала в киоске мороженое. В свои сорок с небольшим это был медведеподобный энергичный мужчина с разноцветными глазами: один — голубой, другой — карий, с выпирающим животом, на котором краснело огромное родимое пятно. Вечный оптимист, Юрий никогда не опускался до того, чтобы выражать сожаление по поводу потерянного им общественного статуса.
В дни своего процветания он радовался привилегиям, которые распространяла система на верных ей людей: "Фиат" советского производства, квартира с тремя спальнями, высокими потолками, шикарной ванной комнатой и кухней с самым современным оборудованием. У него было полным-полно друзей на хороших должностях, через которых можно было достать все, что потребуется. В середине семидесятых годов Юрий достиг вершины своей карьеры: ему была предложена должность торгового представителя Советского Союза в Новой Зеландии. В Веллингтоне у него появилась возможность воочию сравнить успехи свободного предпринимательства с вялой экономикой своей страны. Потягивая пиво и закусывая соленой воблой в комнатке рядом с сауной, Юрий развлекал нас историями о советской колонии в Веллингтоне.
— Как и во всех советских посольствах, — говорил он, — это был гадюшник, где царствовали страх, глупость и коррупция…
Он вспоминал, как сотрудники КГБ из посольства ходили по пятам за ним и за его женой, как прослушивались его телефонные разговоры. Спустя несколько недель после прибытия у Юрия уже возник конфликт с послом. Дело в том, что в отличие от большинства своих соотечественников за рубежом, Юрий любил и умел работать. Новозеландские бизнесмены оценили эти черты в общительном торговом представителе, и ему удалось сразу же осуществить несколько выгодных сделок по мясу. Но его популярность в среде деловых людей (капиталистов) немедленно вызвала подозрения у бдительных компатриотов.
— … И вот я, приносящий выгоду своей стране и, так сказать, прославляющий ее флаг, становлюсь в глазах этих кретинов из Госбезопасности подозрительным типом, шпионом…
Не будь у него престарелых родителей в Москве, Юрий, возможно, тогда же решил бы свою судьбу. Но вместо этого он вернулся домой, вышел из партии и подал официальное заявление об эмиграции. За эту "неверность" его лишили работы и продолжали регулярно отказывать в выездной визе. В этих отказах не было ничего необычного: само желание советского человека вырваться из объятий лучшей в мире системы было непонятным для властей и не заслуживало с их стороны прощения. Тем более, чго Юрий не принадлежал к каким-то вечно недовольным интеллектуалам или к еврейским отказникам, а был "простым советским человеком".
Он знал и понимал эту систему. Знал, как обойти законы, как обмануть бдительных кэгэбэшников; что нужно. дать директору овощного магазина, чтобы быстро получить то, чего хочешь. Многие годы он играл по тем же правилам и бывал вознагражден за это, но в конце концов чаша его терпения переполнилась… И все-таки, почему он порвал со всем этим? По его словам, у него огромный запас энергии. Он любит работу, но никогда… никогда он не испытывал от нее удовлетворение. Непродуктивность его работы в советских условиях действовала на него деморализующе. Сидя в бане, он сказал мне однажды:
— У меня появилась язвенная болезнь — наверное, из-за всех этих дурацких игр, в которые приходилось играть. После того, как я вернул им свой партбилет, я почувствовал себя освобожденным, и все мои язвы исчезли…
* * *
После душа служащий в белом халате выдал нам со Стасом чистое белье и постельные принадлежности. Я облачился в темно-синие трусы и голубую майку. До этого в течение недели я не снимал свое нижнее белье ни днем, ни ночью, оно неприятно пахло, и я с удовольствием сменил его. Верхнюю одежду мне оставили мою — тюремная форма здесь не была обязательной.
Белье, которое я получил, стало мягким от многочисленных стирок, это было приятно. На рубашке стояло клеймо: "СИЗО — год 84". Одеваясь, я обратил внимание, что брюки уже обвисли у меня на бедрах: за неделю я потерял в весе около пяти фунтов.
Хотя тюремными правилами предусматривается средняя норма питания, на самом деле заключенные получают заниженное количество калорий и протеина. Я следил за калорийностью пищи, о мне давали в первую неделю, и по моим подсчетам выходило примерно 1250–1500 калорий в день вместо 2200, которые требовались. У меня никогда не было лишнего веса. Сколько же я мог себе позволить здесь потерять?..
Не успели мы вернуться в камеру, как приоткрылась "кормушка" в двери и я услышал:
— Данилов! На вызов!
Странно! Ведь сегодня суббота. У меня тревожно забилось сердце, пересохло во рту. Они работают в выходной день — значит, произошло что-то серьезное. Я взял себя в руки; через несколько минут мы шагали по коридору в сторону комнаты 215.
— Знаю, что сегодня суббота, — такими словами встретил меня Сергадеев, — но дело есть дело. — Он вздохнул. — Необходимо прочитать протокол допроса и подписать его. — Он раскрыл папку у себя на столе. — Посмотрите эти страницы и убедитесь, что они правильно отражают то, что Вы говорили.
Было видно, дела в субботу доставляют ему не больше удовольствия, чем мне. Возможно, от него потребовали обеспечить срочные "показания" для суда или для дипломатических переговоров с американской стороной? Я представил себе примерный сценарий: Захарова судят и выносят ему приговор в Нью-Йорке. Меня судят в Москве. Какой бы срок заключения Захаров не получил, мне, наверняка, дадут на год больше. Если все сложится для меня удачно, то начнутся длительные переговоры и в конце концов последует обмен. А тем временем я буду загнивать в каком-нибудь Богом забытом концлагере.
Мои мысли лихорадочно работали. Следует ли подписывать эти документы? Если бы меня арестовали в Америке, мне бы
