Когда я в следующий раз открыл глаза, миновало много часов. Приближался рассвет, небо было пастельно-голубым, а на горизонте – персиковым. Молли и Фаррелл спали, завернувшись в одеяла.
Восставшие показались на рассвете. Я знал, что рано или поздно они явятся, – я тянул их к себе с огромной силой, они не могли сопротивляться такому зову. От Лондона меня отделяли многие мили, но эти люди пришли сюда так же, как исполняли любую другую мою волю, потому что наша связь была куда сильнее, чем я думал раньше.
В тот момент, когда сила ирландского трилистника разбудила их, они были связаны со мной. Это я, я лежал в машине Бена, а значит, их оживление просто повторило мое, многократно размножило его. Вот почему в их жилах тоже течет раствор Бена. В каком-то смысле они – мои копии. И если они ожили так же, как ожил я, если упали тогда, когда мне стало плохо, значит…
Правда была как улика – она просто лежала и ждала, пока я сдерну с нее завесу. Я думал, сама смерть послала ту девушку за мной в Ливерпуль, но я ошибался, все было наоборот. Посланником смерти был я – для всех этих людей. Это я должен был прийти за ними и вернуть обратно, туда, куда они шли, пока мы с Беном не помешали. Я – их смерть, и мне нужно стать ею, принять их и забрать с собой. Этот дар был у меня с той самой ночи, но вот она, обычная человеческая проблема: не очень-то мы ценим те дары, которые уже у нас есть.
Похоже, моя история, в отличие от индустриализации – это не история успеха, или победы, или открытий. Моя история – это история смерти. Была ею с того самого момента, как меня угораздило подняться в темную гостевую спальню, пока там орудовал вор, и вплоть до этой минуты.
Я мог все сделать хоть в Лондоне, хоть в Дублине, место было неважно, даже танамор не имел значения, и все же эта дивная зеленая долина, пожалуй, лучшее место, чтобы умереть. «Я не хотел, чтобы мои чувства принижали», – сказал Киран, и я ощущал то же самое. В городе никто бы не понял важности того, что я хочу сделать. Зеваки таращились бы на нас, журналисты писали бы статьи, а руины Тилмароуна примут нас молча. В тот злосчастный день сорок лет назад все здесь пошло не так, и здесь же сегодня мы все исправим.
К счастью, никто из живых за восставшими из города не увязался: желающих всю ночь шагать за их печальной процессией не нашлось. Я поднялся им навстречу. Сколько же здесь знакомых лиц! Моряк, которого я встретил в Лондоне, – наверное, он был из последней партии, которую Каллахан успел привезти на фабрику. Старик, которого убили в тюрьме. Граф Ньютаун, на которого я старался не смотреть. Человек, с которым я обменялся одеждой. И, конечно, ливерпульская блондинка, – она шла во главе процессии, и даже теперь ее глаза были живее, чем у всех остальных.
О, а вот еще одно знакомое лицо: старушка-соседка, прятавшаяся в саду неподалеку от дома Молли. За спиной у меня раздался сдавленный вздох. Я обернулся. Молли уже проснулась и стояла рядом, глядя на старушку. Наверное, она была с ней знакома. Фаррелл потрясенно замер поблизости.
Получается, мой зов услышали не только на фабрике, – пришли даже те, кого люди прятали у себя дома, и никто не смог их остановить. Те редкие люди, что защищали своих восставших, наверное, понимали, кем они были на самом деле: несчастными запертыми душами, лишенными возможности освободиться.
Я снова покосился на Молли. Она не отводила глаз от восставших, и я никак не мог прочесть выражение ее лица. Что это: восхищение, страх? Мне было так интересно, что я спросил:
– О чем ты думаешь?
Ответ меня удивил.
– Думаю о том, что на тебя можно положиться, – тихо сказала она. – Ты сказал, что упокоишь их всех, когда мы приедем в Ирландию. Я уже почти поверила, что это невозможно. Когда ты исчез на столько дней, доктор говорил, что ты отправился искать решение, и я ни мгновения не сомневалась: ты его найдешь. И нашел, да? – Я кивнул, и она посмотрела мне в глаза. – Ты правда выбросил танамор в море?
Я заколебался. Солгать или сказать правду? Я уже столько раз надеялся, что сделал этот выбор раз и навсегда, – но, похоже, быть человеком – значит бесконечно выбирать ответ на тот же самый вопрос.
А иногда можно выбрать и не говорить ни да ни нет. Я сделал неопределенное движение головой. Молли кивнула, и я понадеялся, что она все поняла без слов.
– Он разве не нужен тебе, чтобы… – Она указала на восставших.
– Нет. Дело не в нем.
Молли уже открыла рот, чтобы спросить: «А в чем тогда?», но наше внимание отвлек экипаж, стремительно приближающийся по дороге. Знакомую эмблему у него на боку я заметил издали: вьюнок и шестеренка.
Доехав до нас, экипаж остановился, и из него легко выпрыгнул Каллахан. Я приготовился к битве. У Каллахана, впрочем, вид был не воинственный. Я заглянул в экипаж: Бена нет, охраны тоже. Кажется, никаких сюрпризов, и все же я напрягся.
– Как вы меня нашли?
Рори Каллахан посмотрел на меня так, будто я усомнился в его интеллектуальных способностях.
– Все мои работники покинули фабрику, сломав на своем пути ворота.
– Они не ваши работники, они вообще-то свободные люди. Каждый имеет право жить. И умереть тоже.
Его губы тронула кривая улыбка.
– Неожиданно демократическое утверждение для графа.
– Где Бен?
– Страдает. – Он пожал плечами. Меня впечатляла его способность оставаться спокойным даже в самых невероятных обстоятельствах. – Не знаю, где именно. Я предлагал ему отправиться за восставшими вместе, потому что они непременно приведут к вам, но он сказал, что не хочет вас никогда больше видеть. Впрочем, потом он взял с меня слово вас не убивать. Хотя, как я понимаю, в отношении всех вас это слово и неприменимо.
– А вы собирались меня убить?
Каллахан взглянул на меня со снисхождением.
– Естественно, нет. Жизнь – ценнейший ресурс. Отнимать ее – значит оскорбить саму вселенную.
Раньше мне казалось, что я читаю людей как открытые книги, но последний месяц доказал, что я ошибался. Каллахана, например, я не понимал до сих пор.
– Мне имеет смысл просить вас не давать Бену никого больше оживлять? – решился спросить я.
– Нет. Я сделаю или не сделаю все, что посчитаю нужным, Джон. Так же поступаете и вы. – Он широким жестом обвел толпу. – Но я пришел к выводу, что оживление – тупиковая ветвь. Зрители испугались, я очень остро вчера это осознал, и вы тут ни при чем, хотя, конечно, хитро было с вашей стороны вывести работников во двор. Признавать, когда сделал неверные ставки, и ясно видеть истину – главное качество дельца. На данный момент она состоит в том, что люди не готовы принять этот вид рабочей силы.
– Камень с души, – сказал я, и он усмехнулся. – И зачем вы сюда явились?
– Из любопытства. Полагаю, хотел увидеть, чем все закончится. – Он вздохнул, глядя туда, где медленно разгорался рассвет. – Скоро настанет новый день, и утренние газеты разорвут меня на клочки. Я сразу понял: нет таких сумм, которые заставили бы газетчиков написать хвалебные отзывы о вчерашнем мероприятии. Это был провал, и мне придется начинать все сначала. Ничего, я так уже делал. Много раз.
