Рочестер тут же отписал другу: «Что же до памфлета, о котором ты говоришь, посвященном бездарной поросли нынешних поэтов, то я искренне рад его появлению, и, пожалуйста, если сможешь, соблаговоли прислать мне копию. Чтобы извести этих мерзавцев, не нужно и остроумия, достаточно всего-навсего честно излить желчь».
Авторства своего Рочестер не отрицал (хотя курьезным образом дал понять, что считает возможным автором самого Сэвила), и есть все основания предположить, что памфлетом, так растревожившим Драйдена и его свиту в кофейне Уилла, было «Подражание Горацию». В начальных строках автор стихотворения, однако же, поневоле воздает Драйдену должное:
У драйденовских рифм — обличье гадин,
И каждый слог нескладен иль украден;
Слепоглухой глупец омажу[73]рад?
Каков поэт, таков и меценат!
Конечно, врать не стану, Драйден дока:
Комедий яйца высидев до срока,
Он лондонскую сцену взял с наскока.
Стихотворение продолжается острой критикой Крауна и Сеттла, Флэтмена и Ли и словами восхищения по адресу Шедуэлла и Уичерли, Бакхерста и Сидли. И только после этого гнев автора выплескивается на главного обидчика:
У Драйдена-то острый де умок,
У Драйдена-то длинный де клинок…
Но дамы, чуя сухость между ног,
Грустят: не мужичок, а ноготок!
Но нет, давайте будем справедливы
И вместо лавра или же оливы
Вручим поэту фиговый листок.
Увы, и этот дар ему не впрок!
Зато как плох, по Драйдену, Бен Джонсон!
Бомонт и Флетчер, вам нанес урон-с он!
А у Шекспира, значит, слог дурной-с
И не сравнится (Драйден мнит) со мной-с?
Что ж, если эти имена не звучны,
Дела твои и впрямь благополучны,
Мошенник мелкий и презренный тать —
А как тебя иначе-то назвать?
В отсутствие ума, таланта, вкуса
Ты празднуешь — но празднуешь ты труса!
Кофейня[74]
Рочестер небезосновательно высмеивает в этих строках эссе Драйдена «О стихотворной пьесе заканчивающегося столетия», опубликованное пятью годами ранее. Эссе, в котором Драйден, в частности, писал: «Пусть любой, кто хорошо знает английский, попробует внимательно прочесть Шекспира и Флетчера, и я ручаюсь, что буквально на каждой странице он обнаружит стилистические шероховатости и серьезную измену хорошему вкусу; но эти имена окружены благоговейным трепетом, тогда как нам ставят в строку каждое лыко…»
Не исключено, что с подобной критикой смог бы впоследствие согласиться автор, написавший «Всё за любовь» и «Дон Себастьяна», но на момент появления сатиры Драйден был вправе похвастать разве что «Завоеванием Гренады» и «Ауренг-Зебом». Не считая одного злобного выпада, Рочестер продемонстрировал в «Подражании Горацию» умеренность и справедливость. И уж наверняка эта критика не заслуживала отповеди, появившейся год спустя в авторском предисловии к пьесе «Всё за любовь». Кротость упреков раззадорила поэта-лауреата, и он пошел в атаку в не свойственном ему грубом тоне:
Не всякий любитель драматического искусства способен судить о нем; ему следует разбираться в предмете, иначе он окажется слепым зрителем и глухим слушателем, а вовсе не критиком. Поэтому и появляется столько сатир на поэтов и пренебрежительных отзывов об их творениях. Какой-нибудь приятный собеседник (или, по меньшей мере, человек, слывущий таковым), какой-нибудь джентльмен, будучи наделен больным воображением и вдохновясь двумя-тремя строчками в беспомощном переводе с латинского, берет на себя смелость выделиться из стада себе подобных, провозгласив себя поэтом… И разве это не пустая блажь: не довольствоваться теми подарками, которые преподнесла тебе сама судьба, тихо сидя где-нибудь у себя в поместье, но выставлять на всеобщее обозрение, чтобы не сказать на всеобщее посмешище, собственное более чем сомнительное остроумие, собственную ни стыда, ни срама не ведающую наготу? Напрочь позабыв при этом, что люди трезвомыслящие, да и просто трезвые, едва ли способны по этому поводу впасть в хмельной восторг, накатывающий на твоих угодливых клевретов после третьей бутылки.
Драйден продолжает, напрямую переходя к задевшему его стихотворению:
Такой человек не щадит и самого Горация (насколько это, конечно, в его силах), невежественно и низко подражая ему, без малейшего на то права пользуясь авторитетом римского поэта с тем, чтобы сровнять с землей людей, по достоинству считающихся его подлинными преемниками… С каким великолепным презрением посмотрел бы Гораций со своей высоты на жалкого переводчика, и латынь-то освоившего кое-как, путающего друг с дружкой слова, не умеющего выдерживать цезуру и сплошь и рядом противоречащего самому себе!.. Что же касается меня, то мне не нужно иного возмездия — ни для себя, ни для остальных поэтов, — лишь бы этот критик-рифмач с галерки, куда можно попасть, уплатив за билет всего двенадцать пенсов, лишь бы этот законный сын Стернхолда[75]поставил под гнусным поклепом свое имя или хотя бы (не будем преувеличивать его учености) крестик. Ибо, стоит ему объявить о своем авторстве публично, стоит сбросить с плеч львиную шкуру безымянного судии, — и те, кого он проклинает, выразят ему сердечную признательность, тогда как те, кого он превозносит до небес, почувствуют себя проклятыми; литературное начальство, назначенное им, без лишнего шума покинет кресла и кафедры, лишь бы избежать позора огласки обстоятельств самого назначения.
Возможно, Драйден надеялся остаться безнаказанным, уповая на все возрастающее могущество своего покровителя: Малгрейв в те дни явно преуспевал в псовой травле, обкладывая со всех сторон загнанного остроумца, от которого устал мир, от которого ушло телесное здоровье и вместе с ним, казалось бы, — малейшая возможность нанести ответный удар. Стихотворение Малгрейва «Эссе о сатире» в 1679 году широко ходило в рукописи. Конечно, в нем содержались нападки на герцогиню Портсмут и герцогиню Кливленд:
Когда еще царей пленяли две —
Страшны как грех, без мысли в голове…
Однако главный запас желчи был припасен, разумеется, для Рочестера. Авторство Малгрейва было неуклюже замаскировано включением в текст стихотворения нескольких строк, в которых сам же Малгрейв воспевается как великий любовник. Этого, однако же, хватило, чтобы стихотворение начали приписывать Драйдену, хотя поэтическими достоинствами оно явно не блещет. Впрочем, современники относились к Драйдену как к стихотворцу очень по-разному; и только потомок вправе заявить, что Драйденом в этих неуклюжих виршах даже не пахнет. Однако и Рочестер, и, скорее всего, обе королевские фаворитки считали автором «Эссе…» именно Драйдена, что видно, в частности, по письму Рочестера Сэвилу:
