тебе зачем?
— Да просто, интересно. Прогулочка-то вышла адова! — отмахнулся я.
* * *
Они не настолько доверяли мне, чтобы пригласить в свои ряды, но зато готовы были дать мне работу. Филиппов вызвал меня к себе, на серьезный разговор:
— Ты чем заниматься думаешь?
— Сложный вопрос. Я понимаю, у вас тут режимный объект, все дела… И я — такой красивый, явился невесть откуда. Просто так не отпустите.
— Не отпустим, — кивнул уполномоченный. — Но ты и не пленный, если ты об этом. Ты от имперцев сбежал, а до этого они тебя упекли в тюрьму, а потом в ссылку — мы таких людей гнобить не собираемся.
— Но и шататься мне здесь просто так не следует, это понятно. У меня есть вариант.
— Ну-ка, ну-ка…
— Я неплохо готовлю. На прииске я был кашеваром — думаю, справлюсь и тут, на кухне.
Филиппов удивленно поднял бровь:
— И в ночную смену?
— Да ради Бога, мне какая разница?
— Вот это да… Ну ты прямо находка! Мы тут думаем, кто для мангрупп и нарядов будет еду готовить, дежурных назначаем… Порой такую дрянь делают — сил никаких нет! Если организуешь процесс как положено, поработаешь на совесть пару недель — я за тебя похлопочу, поставим на довольствие — звание дадим… Не поручика, конечно, но старшиной, как Дыбенко — это можно…
— Нет уж, звание не стоит… Я всё-таки пограничник.
— Ишь, какие мы принципиальные! Ну ладно, ладно… — Филиппов был доволен.
Он и меня пристроил на видное место, и вопрос с кормежкой нарядов закрыл. Вообще, было странно — почему этим занимался уполномоченный? У них, лоялистов, тут всё было странно — отрядом руководил некто Айзек, по званию — капитан. Комендантом базы был старший лейтенант Хоненя, но без подписи Филиппова ни один их приказ не работал. Потому что Филиппов — уполномоченный Ассамблеей. Такая вот двойная система управления. Это потому что армия — это не страж рубежей родины, а один из инструментов политики — если верить эмиссару Новодворскому.
* * *
Я уже неделю варил борщи, жарил оладушки и тушил овощи. Особенно хорошо получались макароны по-флотски — лоялисты разве что на коленях не стояли за добавкой. Вообще, ситуация была трагикомическая — еще полгода назад я мог бы нашпиговать их свинцом, а теперь нашпиговывал чесноком мясо, которым они набивали себе брюхо.
За эти дни я стал практически своим парнем, да и «оливу» под поварским колпаком и халатом никто не замечал. С подачи Дыбенко они все называли меня «братишка» — и это нервировало. Но нервы — нервами, а дело делать было надо. Столовая и кухня — это место, которое просто одним своим существованием развязывало языки. Я накладывал макароны и слушал:
— … загружают уголь на Свальбарде, и направляются сюда. Ассамблея одобрила монополию Альянса на внешнюю торговлю — вот и пользуются. Пушнина, драгоценные металлы, древесина и сырая нефть. Еще продовольствие — но с этим у нас самих туговато.
— А когда их это интересовало? Оружие в обмен на поцелуй в задницу больше не работает… Теперь оплата — вперед.
Я мотал всё это на ус. Они вообще очень много говорили про Альянс и лаймов. Некоторые — восторженно, некоторые — со злобой. Пока Регент строил самодостаточную, автаркическую экономику, Ассамблея шла по пути интеграции в мировой рынок и готовилась занять нишу в которую нас пытались впихнуть уже четверть века. Аграрно-сырьевой придаток — вот как это называется. И, учитывая территории, куда мы загнали синих, сырье тут было на первом месте. Многие были этим довольны — Тревельян бы вспомнил термин «компрадоры».
— Брат мой дом отгрохал — в два этажа, и баню, а во дворе — дорожки гранитной плиткой выложил. Говорит, и моя доля у него лежит!
— А лес не жалко? Вековые кедры…
— А что лес? Нарастет! Лаймы кругляк берут — сколько привезешь. Складируют, а потом в сезон по Ларьегану конвоями вывозят — на баржах. И ни одна имперская скотина…
По всему выходило — территории лоялистов переживали экономический подъем. Экспорт рос бешеными темпами, и за счет этого уменьшались налоги, и народ вздохнул полной грудью — не весь, конечно. С «бывшими» разговор у синих был короткий. Кто не сбежал — того за ноги — и на виселицу. Заодно и жилищный вопрос решили — в конфискованные жилплощади заселяли семьи военных. Лояльность вознаграждается — так, кажется, сказал Дыбенко? Сюда, на Северо-восток, бежали все, кто не мог ужиться с Новой Империей, отсюда — к нам, бежали «бывшие» и те, кто был недостаточно лоялен.
— … того парнишку. Молчун! Но на скрипке играл — закачаешься. Я спросил, кто учил его — а он говорит — слепой учил! Куда он делся — не знаешь?
— Да он как пришел — так и ушел. Говорили — родня у него на Свальбарде… Но играл знатно… Когда они с Дыбенкой «Цыганочку» бацали — весь клуб ходуном ходил!
— А мне кажется — он всё-таки из бывших… И лицо такое — знакомое, как будто где-то видел…
Есть! Кажется, Дыбенко очень старался кое-что скрыть от меня. Почему он так себя вел — вот вопрос. Но как его разговорить — я не знал. У меня был один вариант — самый проверенный и самый тупой.
* * *
— На кой черт тебе шкура полярного медведя? — выпучился на меня старшина Дыбенко.
— Ну, ты всё равно не поймешь…
— Давай, рассказывай, братишка. Прямо заинтриговал!
— Всё из-за моего старика. Он постоянно хочет навязать мне какие-то соревнования… Мы с ним даже боксировали, представляешь? Он хочет доказать сам себе что он еще ого-го! То секретаршу молодую наймет, то на охоту отправиться… Он завалил тура в последний раз, и хвастался этим недели три! Если я завалю полярного медведя — он заткнется. Я расскажу ему, как сбежал из Нового Света, как шел полторы сотни верст, и предъявлю медведя — он точно заткнется…
— А граница, то есть, для него не аргумент?
— А ты думаешь почему я стал пограничником? Ну а что может переплюнуть полярную экспедицию? Только служба на южной границе…
— И ты что, серьезно всё это делал из-за папаши?
Я устало отмахнулся:
— Ну да… Я же говорил — ты не поймешь… — еще бы он понял!
Я ведь всё это время говорил о его превосходительстве. Хотя, у Артура Николаевича не было секретарши. Это я был его секретаршей. Но шкуру медведя он бы действительно оценил — как привет из полярного прошлого. Но дело было, конечно, не в шкуре.
