Книга Искупление - Элеонора Гильм

Темноволосый парень быстро шел по тропе, удаляясь от деревни. Ветер ворошил его кудрявые волосы, трепал просторную рубаху. Коса-литовка, переброшенная через плечо, постукивала по спине в такт шагам. Аксинья хотела его окрикнуть, удержать, сказать что-то важное… Но губы были сомкнуты так, что не хватало сил разжать, пересохший язык не ворочался во рту. «Федор… или Матвей», – недоумевала Аксинья. Парень исчез из виду, и лес, под сенью которого он скрылся, внезапно повалился, будто невидимый великан вырывал деревья с корнем, раскидывал их, как сорняки…

Она приходила в себя, с облегчением поняла, что ей всего лишь снится сон. Сейчас она встанет с лавки, растопит печь, начнет хлопотать по хозяйству. Открыла глаза, с тихим стоном оторвала голову от постели. Увидела на лавке рядом светлую лохматую голову, рядом еще одну… У печи уже кто-то хлопотал, пышная баба возилась, забрасывая в печь поленья… Где она?

Обрушилось, расплющило, убило воспоминание. Как она могла забыть о том, что дом ее, братич ее, жизнь ее уничтожена. Огонь все выжег.

Прасковья приютила их с Нютой. Добрая, милосердная подруга. Своих пять ртов и шестой на подходе – Настюха опять понесла. Соседи стаскивали уцелевшее во двор Прасковьи, а Никашка расталкивал – в клеть, сараи, амбар… Кур – в птичник. Где найти силы жить? Как пережить смерть Матвея? Аксинья погрузилась в темную бездну горя.

Она разговаривала о чем-то с Прасковьей, помогала той по хозяйству, утешала дочь, но все делал будто кто-то другой, а настоящая Аксинья ревела день и ночь, страдала по погубленной жизни. Вырастила Матвея, Фединого сына, поставила на ноги. Да не уберегла… Судьба в очередной раз оказалась к ней жестока.

– Аксинья. – Прасковья внимательно посмотрела на подругу. – Слышишь меня, а? Ты сама не своя эти дни.

– Дни?

– Да, ты второй день у меня живешь.

Второй? Аксинье казалось, что случилось все это недавно, прошлой ночью, и запах дыма еще в волосах, в одежде, в горле…

– Люди видели, кто поджигал.

– Кто? Скажи… Убью я его…

Услышав ответ, она встала, сжала кулаки.

– Что? – Она не могла вникнуть в услышанное и внезапно засмеялась. – Отомстили, да больно увлеклись местью-то…

– Надо Якову сказать… Пусть он решает, он староста…

– Надобно его, поджигателя поганого, сжечь… Я тоже отомстить хочу… За смерть Матвея. – Аксинья засмеялась еще громче.

Лукерья испуганно выглянула из-за печи. Она чистила и резала репу, порой утирая рукавом лицо.

– Да все хорошо, – махнула рукой Прасковья дочери, встревоженно прицокнула языком. – Ну ты, мать, совсем дошла. Ложись-ка отдохни. – Она уложила, словно малого ребенка, Аксинью и гладила ее по растрепанным волосам, по спине, плечам. Смех перешел в тихие всхлипывания. – Спи, сон лечит.

– Плохо ей совсем, – сочувственно шепнула Лукаша матери.

– Да кому хорошо-то будет. Все добро сгорело. И Матвейка вместе с ним. Ты сама-то ревешь ночами, думаешь, не слышу…

– Мужем он должен моим стать… Жалко Матвея, сил моих нет. – Слезы выступили вновь на глазах девки.

– Сама отбрыкивалась от парня… Свадьбу не хотела.

– Хотела я. Дурой только была…

– Будет тебе наука, не думай, что жизнь бесконечна. На самом деле – раз, и кончилась, миленькая.

– Матушка. – Лукаша прижалась к пышной груди.

– Да… – Прасковья, сама чуть не плача, гладила дочь по головушке. – Надо нового тебе жениха искать… Ох, и непросто, все хорошие парни уж с малолетства сговорены… А плохого нам с тобой не надо. Да, Лукаша?

Та шмыгнула:

– Только Матвей умер… рано про женихов говорить.

– А ты матери не указывай, про что говорить, лучше тебя знаю, – быстро вспылила Прасковья.

Аксинья сквозь пелену темного, всеохватного чувства потери слышала их перебранку, тихий печальный голос Лукерьи и громкие возражения Прасковьи. Для Лукаши река жизни покрылась льдом, но скоро он растает, и на смену горю придут новые радости. Душа Аксиньи заморозилась надолго.

– Мамушка, мамушка, – шептал кто-то рядом. Во сне она узнала дочкин голос и улыбнулась.

Она открыла глаза. В избе натоплено, тепло, не только от печи, но и от дыхания людей. Рядом сопит, сонно обнимает ручонками теплый клубочек – дочь. Аксинья, чтобы унять тоску, стала гладить ее по спине, ощущая рукой все бугорки столба. Худенькая. «Матвейка», – пробормотала девочка, и Аксинья обмерла. Безмолвие дочери ушло, изгнанное страхом от пожара. Не зря говорят, что испуг выбивают другим испугом.

Пожар унес жизнь Матвея, зато вернул долгожданные слова ее дочери. Страшный расклад.

* * *

– Мужики принесли его. – Подруга погладила плечо Аксиньи, глянула на нее тревожно.

Аксинья кивнула. Не нужны ей были объяснения, и так ясно, кого несут сейчас к избе мужики – Георгий Заяц, Тошка, Никашка, Яков Петух. На широкой сосновой доске, завернут в полотно белого льна – Марфа дала, не пожалела доброй ткани.

Аксинья вышла на порог и схватилась за перильце, ноги ее подгибались, горло пересохло, а перед глазами сгущалась тьма. Как посмотреть на него, как пережить, как прощение молить за содеянное…

Снявши шапки, мужики кладут на стол доску с полотняным свертком. Крестятся, кланяются перед иконами. Георгий Заяц бросает сочувственный взгляд на Аксинью, но боится вымолвить хоть слово – так страшен ее вид сейчас.

– Георгий, ты скажи, как он… – Она теряет слова, не понимая, как закончить вопрос.

– Он лежал подле коровы. Рядом коровьи рога, кости, обгоревшие.

– Мучился? – зачем-то спрашивает она и спохватывается. Ведь и сама знает о том, как страшна смерть горевшего заживо человека. Одна надежда – упавшие стропила могли быстро оборвать мучения. Да кто ж теперь узнает…

Мужики уходят, бросив прощальный взгляд на покойного. Аксинья и Прасковья застывают над покойником. Последнюю ночь проведет он в доме невесты своей, а потом отправится на место вечного успокоения, под бок к родителям.