Да здоровый и живой оставайся…
Ее губы по памяти повторяли слова той песни, что в юности они горланили с Ульяной долгими осенними и зимними вечерами. Перемигивались, улыбались, подкалывали друг дружку… Как порой скучала взрослая Аксинья по крестовой подруге, по тем беспечным и счастливым дням. Ульяна оказалась предательницей, жизнь – не гладкой дорожкой, а узкой извилистой тропой с ямами, крутыми взгорками, обрывами и непролазной топью.
Вымытое и высушенное судно на поставце, зажжена лучина, протопленная печь делится теплом. Аксинья подсела к дочери, взяла в руки тряпицу, выпрямила непослушный стежок:
– Смотри, как иглу держать…
Внезапно Снежка подскочила и закрутилась волчком. Она подбежала к двери и стала пронзительно мяукать. Аксинья выпустила ее из избы и втянула воздух. Явственно пахло густым дымом.
– Господи, где-то пожар! – крикнула Аксинья и в тот же миг подхватила на руки дочь. На ходу натянула на нее, что подвернулось под руку – Матвеев тулуп, вытащила во двор.
– Матвей, Георгий, Тошка, – выдохнула слова неистовым воплем, задохнулась, сорвала голос.
Дым клубился над двором Вороновых, затягивал постройки, и корова с телком подняли крик.
– Да что же… – Аксинья побежала уже к хлеву, вспомнила про сундук, на дне которого в мешке спрятаны были несколько монет – то, что осталось после продажи Семеном чудного кольца с голубым камнем. Куда бежать?
Заскочила в избу, схватилась за сундук, потащила его, тяжелый, надрывая спину. Вспомнила про снадобья, остановилась, открыла сундук, стала бросать туда холщовые мешки и кувшинчики…
Чудом стянула сундук с крыльца. Нюта испуганно глазела на мать, чихала, а народ скапливался у избы встревоженной воробьиной стаей.
– Воду тащите, снегом забрасывайте, да не медлите, вся деревня загорится! – услышала она голос Якова.
Георгий, Тошка, Яков, Демьян орудовали топорами, уничтожая тын, строения, близко подступавшие к соседним дворам. Вокруг суетились мелкие фигурки, лили воду, но вездесущему пламени не было до них никакого дела.
Она старалась не вдыхать затягивавший избу дым, не думать о том, что случилось самое страшное – горит, умирает, уходит в прошлое дом ее детства, родной дом, выстроенный отцом, место, где… Вытащила иконы, лики Спасителя и Николая Чудотворца, Богоматери печально смотрели на нее, небрежно кинула их на землю. Не успела додумать, заскочив в избу, сгребла в охапку горшки и корчаги, кувшины и латки… Они падали, разбивались, разлетались, а она тащила новые, пыталась их удержать… Спохватилась – не то спасает. Побежала в клеть, схватила трясущимися руками связки лука, чеснока, грибов… Рванула в амбар и застыла рядом с ларями: зерно сгребать надобно, так не перетащишь…
Нютку успокаивала Катерина; наклонившись, она что-то мирное говорила испуганной девчушке, рядом суетился народ, закидывал снегом огонь, но тот, почуяв свою силу, ширился, пожирал все новые постройки. Перекинулся на клеть, оттуда на избу, крышу… Искры летели в стороны, на Якове загорелась шапка, и он с проклятиями скинул ее на снег.
Выпущенные кем-то куры бегали по двору, бросались под ноги к заполошенным людям. Вылетел из курятника петух и забился криком: хвост, роскошный рыжий хвост его занялся огнем. Мальчишки затоптали пламя, и петух, поруганный, несчастный, принялся собирать своих жен сорванным голосом, лишенным былой звонкости.
Громко мычали коровы, сгорая заживо. Хлев загорелся давно, и никто не решался ступить в объятую пламенем хлипкую постройку.
Аксинья замерла и смотрела на суетившуюся толпу. Соседние дворы оказались вне опасности, Еловая устояла, а двор Вороновых выгорал. Дотла.
– Матвей! Матвей! – спохватившись, кричала Аксинья. – Не видели Матвея? – спрашивала она всех и, не дослушав ответа, бежала дальше.
Тошка стоял возле хлева, стянув шапку. Черное от сажи лицо, обожженные пальцы, обугленные концы кушака в руке.
