Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
— Я пробовала позвонить, — продолжила Карен, пропустив мимо ушей замечание Карла, который явно до сих пор таил обиду. — Но трубку никто не берет, и автоответчика нет, сообщение не оставишь. Будем, конечно, звонить дальше, однако, учитывая, насколько необщительна была Сюзанна и насколько не одобряла образ жизни родителей, вероятность, что Диса Бринкманн получила ответ на свою попытку связаться, крайне невелика.
Закончилось совещание в миноре. Слабый, но явственный душок безнадежности впервые закрался в группу, словно вонючая рыбешка, о которой все знают, но упорно делают вид, будто ее нет. Голосом, полным безосновательной уверенности, Карен попробовала взбодрить людей: ведь, как бы то ни было, разговор с Дисой Бринкманн может оказаться небесполезным, а кроме того, надо бы обязательно выяснить, вправду ли Сюзанна знала что-то опасное для Гуниллы Муэн, “Сульгордена” или его владельцев. И подчеркнула, что расследование только началось, прошло едва трое суток. Но все знали, что как раз эти первые трое суток должны были привести к подвижкам. Вслух никто ничего не сказал, может, ей просто показалось, что все думают об одном? “Будь здесь Смеед, мы бы продвинулись дальше”.
Карен кладет кусочек глины обратно в корыто, вытирает руки о джинсы. Идет на кухоньку возле мастерской, открывает холодильник. Марике оправдывает ее надежды. На самой верхней полке, правда, только полголовки сыра, несколько бананов, пакет молока с просроченной датой, несколько катушек с пленкой и банка оливок, зато ниже гордо уложены добавления к оливкам: три бутылки джина и бутылка вермута, который, по мнению Марике, относится к категории товаров первой необходимости. Карен открывает морозилку, достает бокал для мартини.
Забрав с лавки в магазине свою сумку, она возвращается в мастерскую и с полным до краев бокалом садится на диван. Уже после первого глотка жутко хочется закурить, и она с досадой понимает, что на сей раз клятву в самом деле нарушить не удастся — последние сигареты отданы бомжу возле торгового центра “Грено”. Минуту-другую она прикидывает, не выйти ли на улицу, не пройтись ли на Варвсгате, до ближайшего дежурного магазина, но, быстро глянув в окно, отбрасывает эту мысль. Открывает сумку, вынимает большой тяжелый пластиковый пакет и, прислонясь к спинке дивана и подобрав под себя ноги, кладет пакет на колени. Осторожно расстегивает пластиковую молнию и вытаскивает толстый фотоальбом, который они с Карлом нашли в комоде Сюзанны Смеед и который криминалисты наконец-то ей вернули.
Секунду Карен рассматривает альбом, осторожно проводит ладонью по переплету; он удачно имитирует голубую кожу, но потрепанные углы открывают взгляду прессованный картон. Карен открывает альбом, от страниц которого веет знакомым запахом пыли и старого клейстера.
38
У нее самой дома есть три-четыре фотоальбома разного времени; здесь же как будто бы собраны под одной крышкой все фотографии семейства Линдгрен, относящиеся к разным десятилетиям. Наверно, перед отъездом из Швеции они захватили с собой наиболее важные снимки. Самые старые — побуревшие студийные фотографии начала минувшего века, вероятно, портреты предков Анны-Марии или Пера. Карен читает шведские имена, вместе с датами аккуратно выведенные под снимками: Августа и Густав, 1901 г., Ёта и Альбин, 1904 г.; на обоих женщины в черных платьях, с тугими пучками стоят за спиной мужей, а те в выходных костюмах оцепенело сидят на стульях. Имена и годы, но никаких более подробных сведений об изображенных людях.
На следующих страницах — экспозиция родни и друзей семейства Линдгрен на протяжении нескольких десятилетий ХХ века, и с каждым десятилетием сюжеты все меньше привязаны к торжественным случаям, скорее будничны: мужчина по имени Рудольф в костюме и тяжелых башмаках с гордым видом стоит, прислонясь к “форду-Т”, 1927 г.; смеющаяся грудастая женщина в цветастом платье тридцатых годов и белых туфлях в саду — Анна-Грета, а год 1933-й. На третьей фотографии, сделанной, вероятно, тогда же и там же, молодой человек в студенческой фуражке, Ларс-Эрик, обнимает ту же женщину на крыльце желтого деревянного дома. Мать и сын, думает Карен.
Через год после гимназического выпускного некая Улла выполняет гимнастические упражнения на бревне, а следующая фотография изображает мальчиков Карла-Артура и Эскиля: в 1935 году вместе с несколькими другими детьми, чьи имена не указаны, они прыгают с мостков в воду. На двух групповых фото времен мобилизации — молодые люди в военной форме, с серьезными лицами. Несколько женщин, одетых по моде сороковых, явно мерзнут на зимнем железнодорожном вокзале; одна машет рукой фотографу, а вторая, похоже, раздает суп выстроившимся в очередь мужчинам в военной форме. Подпись гласит: Катринехольм, 1943 г.
Среди предков обнаруживается и малюсенькая фотография на фоне как будто бы знакомого пейзажа; снято, кажется, возле одного из лодочных сараев в Лангевике, на фото чета стариков, они сидят на стульях, чинят сети: Ветле и Альма Гроо, 1947 г.
К своему удивлению, Карен растрогана. Иные фотографии вполне могли бы находиться в ее собственном семейном альбоме, и от внезапного ощущения сопричастности и бессмыслицы бренности перехватывает горло. Женщины, мужчины, дети с серьезными лицами или радостными улыбками, свидетели разных десятилетий, теперь никого из них, верно, уже нет в живых. Поколение за поколением они боролись за собственное выживание и продолжение рода — а наверно, и за крупицу счастья. Все эти предки, о чьих печалях и радостях теперь можно лишь догадываться по нескольким поблекшим снимкам. Люди, некогда бывшие для кого-то всем, и, тем не менее, через несколько поколений большинство из них уже забыто.
А кого-то из нас забудут еще быстрее, думает Карен, допивая бокал.
Снова ее волной захлестывает желание покурить, и в порыве внезапного озарения она идет на кухню, открывает подвесной шкафчик. Марике до сих пор временами покуривает. И подобно Карен, постоянно нарушает обещания бросить, слишком охотно сдается, если что-то не выходит; последний раз Карен видела, как она дымила на Устричном фестивале, сетуя на неудачную глазуровку.
Карен пробегает взглядом по полкам с чашками, бокалами, тарелками и мисками. Щупает пальцами там, куда не заглянешь, и за громадной чашей из красной глазурованной глины натыкается на нечто знакомое. С ощущением победы и слабым уколом совести она извлекает оттуда полпачки “Кэмела”.
Смешав себе еще один сухой мартини и надев кофту, она снова садится на диван и посылает Марике эсэмэску, что намерена прикончить ее сигаретный НЗ. Снова кладет на колени тяжелый альбом и продолжает изучать фотографии. Ларс-Эрик, вероятно, отец Пера, думает она. На каких снимках — если они вообще существуют — изображены родственники Анны-Марии, вычислить труднее. Не указаны ни имена, ни родственные связи, и она листает дальше с убывающим интересом — анонимные лица, упорядоченные сюжеты.
Теперь ей навстречу брезжит осторожная надежда послевоенного времени. Снимки по-прежнему черно-белые, но по мере того, как сороковые годы сменяются пятидесятыми, сюжеты все больше напоминают нынешние: дети, играющие в пригородных фонтанах, три молоденькие девушки с тонкими талиями и высокими прическами соблазнительно выпячивают губки, молодой парень в джинсах и кожаной куртке сидит на корточках возле мопеда. Пер, 1957 г. — написано под мопедом. Еще несколько извещений о смерти; грудастая Анна-Грета Линдгрен, очевидно, умерла в 1955-м, в возрасте 74 лет, оплаканная “супругом, детьми и внуками”. Еще несколько выпускных фотографий; улыбающаяся девушка с аккуратной прической и неуверенной улыбкой: Анна-Мария, 1959 г. На соседнем снимке — такой же аккуратный молодой человек с зализанными белокурыми волосами и несколькими шрамами от залеченных угрей на скулах.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
