— И мне, и мне! — выкатился из-под стола клубок. — Хоть ниточку смочить, да! Вы таки будете не в том состоянии, чтоб ногами путешествовать и руками добро свое держать! Так что прошу меня отправить первым классом! Никогда не путешествовал так…
Марьванна плеснула котам в опустевшую миску зелья, и те усердно заработали язычками, лакая волшебную воду. Нетерпеливая Горынышна улучила момент и нырнула вниз тремя головами в чашку Марьванны. На клубок просто плеснули шлепком, промочив черную пряжу. Миг — и никого, кроме Марьванны и Кощея не стало на кухне. Даже Матильда испарилась.
— Ну, наша очередь? — произнес Кощей.
Зелье Яги было на вкус точь-в-точь, как очищенный семидесятиградусный первач. У Марьванны от первого же глотка слезы брызнули из глаз, сперло дыхание, и в голову мягко стукнуло мертвецкое опьянение.
— На живой воде, что ли, она самогон свой варит, — еле ворочая языком, пробормотал мигом окосевший изумленный Кощей, и свет померк в глазах Марьванны.
****
Проснулась Марьванна на удивление легкая, свободная, словно и не пила настойки огненной, не вырубалась спьяну. Это пробуждение вообще можно было назвать самым сладким и приятным за последние лет этак… уж и не вспомнить. Шуршала чистая свежая рубашка, пахнущая лугом и солнцем, мягкая перина как волны покачивала на себе разнежившуюся Марьванну.
Ничего не болело и не тревожило. Не хрустел чертов ишиас, не сводило ногу и шейный хандроз не беспокоил. Марьванна со вкусом потянулась, чувствуя, как вместе с кровью звенящая жизнь разливается по ее телу, и даже заверещала от наслаждения, растопыривая в восторге пальцы на ногах.
— Как хорошо-то! — проверещала Марьванна, выгибаясь дугой, вытягиваясь, дрыгая ногами. Этак сладко она потянуться давно не могла — боялась, кости переломаются. Это она потом уж сообразила — когда руки ее в косах длинных запутались, и Марьванна распахнула перепуганные глаза, уселась торчком в постели, испуганно озираясь.
Да уж, зелье качественно перенесло ее в ТриДевятое. То, что она в замке Кощеевом, сразу понятно стало, потому что горница, в которой проснулась Марьванна, была словно вырублена и сложена из черного мрамора. И на потолке каменьями разноцветными разукрашена.
Постель, в которую бесчувственную Марьванну положили руки заботливые, было высокой и пышной, как стог сена. На перине белоснежной, пуховой, лебяжьей, боков не отлежишь. И рубашку белую на Марьванну надели из самого тонкого и нежного полотна, с узором искусно вышитым, жарким.
А самое-то забавное было то, что снова Марьванна опасно помолодела. Тонкие пальчики на ее руках были молодые. И ноги молодые были, и талия не напоминала больше мамонта. Косы русые, чуть растрепавшиеся, перевиты были лентами атласными, алыми, и в ушах серьги коралловые болтались.
А рядом с нею, почти утопленный в мякоти перины, спрятав голову от шума под подушку, спал кверху спиной какой-то мужик. И, судя по длинной, ровной, чуть смуглой спине, мужик тот молодой был… и руки его, прижимающие подушку, были молодыми.
— Ай! — взвизгнула Марьванна, стыдливо прикрываясь одеялом и тыкая в постороннюю спину ладошкой. — Кощеюшка?!
Зашуршала постель, заспанный Кощей зашевелился, выдернул лохматую кудрявую голову из-под подушки, щуря темные глаза — и так и сел, увидев помолодевшую Марьванну рядом с собой.
— Мы снова помолодели, Кощеюшка, — пробормотала Марьванна, ликуя, стыдливо рассматривая красавца-Кощея.
Если б она была более искушенной в области колдовства, то она услышала бы далекое хихиканье Яги, и ее хитрые слова: «Это подарок мой вам к свадьбе. Только истинная любовь-то чудеса творит, которые со временем не развеиваются!»
Но она не услышала. И Кощей не услышал, потому что у него в ушах зашумело, как от хмеля, он даже рыкнул свирепо и страстно, опасно карабкаясь по перине к Марьванне.
— Кощеюшка?! — недоверчиво и чуточку испуганно пискнула Марьванна, шокированная его напором как у голодного дракона.
— Марьюшка! — брутально рыкнул Кощей, наползая на Марьванну как варан. — Голубка моя белая!
Вот теперь Кощею не хотелось читать стишков. И на Горыныче не хотелось кататься. А целовать уста сахарные — очень хотелось. Ну, и того, о чем Яга говорила — тоже хотелось пожамкать. Он растрепал косы русые красавицы Марии Ивановны, исцеловал ее щеки нежные, обнял ладонями лицо прекрасное и целовал, целовал уста сахарные, удивляясь, на какие, оказывается, приятные вещи можно тратить молодость.
А потом все было, да с таким громом и звоном, что Лягушка-Царевна велела коней своих перековать — мол, уступают в децибелах, а это несолидно и для репутации ее недопустимо.
Но и это не помогло; и долго, долго еще гром и звон над тридевятым стоял, искры из окон сыпались, да кровать кощеева скрипела, а над полями смерчи крутились, закручивая к небу розовые лепестки цветочные, на сердечки похожие.
****
Кот сидел на срубе потаенного колодца с живой водой да смотрел, как пляшут солнечные зайчики в ведре, которое Яга тащит наверх.
— Нынче косметические процедуры? — лениво осведомился кот, щурясь и сторонясь от колодезных прохлады и сырости.
— Да, — небрежно ответила Яга. — Немножко поистерлась я, надо б форму вернуть.
И она надежно колодец закрыла, ветками закидала, лопухами задвинула.
— Ох, и хитра ты, Ядвига, ох, и умна! — щурясь, похвалил кот. — Как ловко Кощея-то женила! Да и Марьванне подсобила…
— Да срам какой, — сварливо буркнула Ядвига, плеща живой водой во вспотевшее лицо. — Потомственная ведьма, пра-пра-правнучка моя, а одна мыкается! Молодость была, красота была, а мужика себе не нашла! Все по Лешему какому-то блудливому сохла! И-эх, молодежь… Как тут не вмешаться, как не подсобить?! А Кощей — он парень правильный, не балованый. Злой это он от воздержания был. Хорошим мужем будет, раз уж решился, раз уж Машку выбрал. Сам, что кхарактерно! — Яга многозначительно подняла палец вверх.
— А если б не выбрал? — лениво поинтересовался разнежившийся на солнце кот, отгоняя хвостом надоедливую золотую стрекозу.
— Ну, и блудил бы по миру, искал бы, раз дурак такой, — сердито сказала Яга, цепляя полные ведра к коромыслу. Кот с уважением оглядел тяжкую конструкцию на ее плечах.
— Фитнес? — уточнил он. — Форму поддерживаешь?
— Ага, — ответила спортивная Яга. — Ну, как там Маняша-то моя?
— Ой, хорошо, — ответил кот, спрыгивая с колодца и сикотя по тропинке лапками вослед за босой Ягой. — Расцвела. Похорошела. Краса писанная! Первая красавица на все ТриДевятое, никто такой больше не видывал. И рост, и стать — ну, как есть царица Кощеева! И шелк, и бархат к лицу ей, и злато с серебром к месту! И лицом, и умом, словом, всем хороша…
— Освободители-то были? — пропыхтела Яга из-под коромысла.
— Был один, — философски заметил кот, остановившись и сев на жопу, чтобы задней ногой подрать отчаянно чешущееся ухо.
