Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Саша нервно ерзает под устремленными на него взорами, прячет дрожащие руки в карманы… И я начинаю хохотать.
– Ваш «хороший» Королев со своей бандой третирует всю школу! Они мучают слабых, унижают, бьют!.. Спросите у Полины, у мальчишек из восьмого, у Наташи из 10-го «А»!.. Он постоянно избивал и провоцировал Егора Лебедева. То, что произошло на лестнице, – очередной эпизод! – я хриплю, перекрикивая поднявшийся ор. – Так почему этому недоноску позволено все, а Егор должен был молча сносить издевательства? Он и так терпел слишком долго – не выдержал только после того, как ваш «Сашенька» до полусмерти избил меня! Эй, мразь, помнишь, как вчера бил меня, обстриг и оставил умирать?
Периферическое зрение отказывает, из всех глаз и лиц я вижу только наполненные смертельным ужасом глаза Саши под припухшими веками. Он пялится на мои целые волосы – нижняя челюсть гуляет, зубы стучат…
Я победно оскаливаюсь и подмигиваю ему, он вздрагивает.
– Не позорься, забери заявление, герой! Просто смирись: ты теперь не самый крутой…
– Побойся Бога! – Мария Васильевна прорывается из-за кулис и, «разоружив» меня, грозно шипит: – Бредишь, София? У тебя все волосы на месте и ни одного синяка нет!
– Зачем ты за него заступаешься? – исступленно кричит тетя Оля, источая лютую ненависть. – Его отец – убийца! Он столько горя вам принес, и ты такое творишь!.. Галину Федоровну пожалей…
В мой адрес летят многочисленные упреки.
Оглядываюсь на бабушку – застыв, она в смятении смотрит на серьги, что красуются в моих мочках.
Умираю от несправедливости и безысходности, но снова широко улыбаюсь:
– А ты ничего не хочешь рассказать людям? – Мой голос теряется в шуме других голосов. Отмерев, бабушка хватает меня за руку и выволакивает в боковую дверь за сценой.
* * *
Картинно улыбаясь, она тащит меня домой – еще бы: я опозорилась, вынесла сор из избы…
– Слышала? Ты все слышала? – кричу я ей в лицо, опьянев от истерики. – Вот так: я давно связалась с Егором и люблю его больше всех на свете! Кстати, татуировку мне сделал его друг!
Произнеся это, я вспоминаю, что моего рисунка больше нет… И Егора у меня больше нет. А у него больше нет мечты – теперь его семью просто уничтожат.
– Замолчи, мерзавка! Ты что несешь? – цедит бабушка, изображая полный контроль над ситуацией, хотя мы давно отошли от школы и свидетелей поблизости нет. – Маринино влияние налицо – потянуло на идиотов… Как мне теперь Оленьке в глаза смотреть? Этого отморозка все равно исключат – вопрос уже решен! Под директором зашаталось кресло: Сашин дядя сидит в Министерстве образования, да и общественность поднялась! После каникул Лебедева в школе уже не будет. Прекрати концерт закатывать!
Пораженно замолкаю: она не испытывает шока от моего признания и переживает лишь за свое запятнанное «честное имя»…
Так было всегда.
Зря я щадила ее чувства – их у нее просто нет!
Быстрый взгляд сквозь прозрачные линзы устремляется к рубину в моем ухе, и я чувствую ее страх.
– Я давно знаю, что ты погубила невиновного… – горько усмехаюсь я. – И все жду, когда ты расколешься… И Егор ждет. Ждет, что ты попросишь прощения – больше ему ничего от тебя не нужно! Бабушка, он ждет почти семнадцать лет!
И она сбивчиво шепчет:
– А ты думаешь, что следователи зря свой хлеб едят? Сам прокурор держал дело на контроле! Виновен его отец, виновен! На суде плакал и прощения просил за то, что оказался на пустыре не вовремя! Там следы нашли… окурки… Не в серьгах дело, Сонюшка…
– Кто держал дело на контроле? Горелов? Ты себя послушай… – тяжко вздыхаю, от разочарования и омерзения отключаются все эмоции. – Ты сама погубила Соню, потому что считала себя лучше и выше всех! Ты погубила папу Егора, жизнь маленького мальчика и его мамы! Сейчас ты губишь меня. Как ты можешь? Разуй глаза! Неужели ты настолько трусливая и подлая?
Поджав губы, бабушка молчит, и я выплевываю полные яда и боли слова:
– Знаешь, почему я похудела летом? Потому что выбрасывала твою еду. Хотела соответствовать твоим запросам: быть худой, как Соня, быть с Сашей – ты бы не пережила новость о том, что он бросил меня, хотя он – редкий мудак… Я не хотела поступать на матфак, но так боялась тебя разочаровать! Ничего не напоминает, а? Ничего?
Ее подбородок трясется, по серому лицу проходит судорога.
Я достучалась до нее, но никогда не смогу выковырять из панциря трусости и лицемерия.
Острая жалость пронзает вдруг ожившее сердце, и я склоняюсь к бабушке.
– Успокойся, я никому не скажу. Не мне с этим жить.
Разворачиваюсь на каблуках и убегаю – она не окликает меня, не интересуется, куда я иду, не ругает… просто молчит. Плевать. Отныне мы – совершенно чужие люди.
Размазывая кулаками слезы и поднимая мутные брызги талой воды, рассекаю пустые дворы, прорываюсь сквозь слякоть и сырой ветер к неизвестности: я не знаю, что будет с Егором. Не знаю, что будет со мной.
Все плохо.
Громко топаю по бетонному крыльцу с ржавыми кривыми перилами, вхожу в пахнущую пылью, сыростью и истлевшей бумагой библиотеку. Одинокая женщина удивленно взирает на меня из-за стойки – сюда давно никто не ходит, и мой визит кажется ей настоящим новогодним чудом.
Я прошу подшивку «Вечерки» за двухтысячный год, она проводит меня в освещенный одинокой лампочкой подвал, осторожно опускает на стол стопку пожелтевших газет и скрывается за дверью.
В первом же номере убийству Сони посвящен целый разворот криминальной хроники: тогда происшествие прогремело на всю область. Потом любые упоминания о нем сошли на нет…
Лишь в одном из июльских номеров нахожу статью, где мелькают знакомые фамилии – журналист в своем расследовании сопоставляет факты и неизвестно как добытые им материалы дела, опровергает все собранные доказательства, приводит примеры и в открытую называет имя Сониного парня Андрея… Статья заканчивается однозначным выводом, что осужден невиновный человек.
Егор говорил именно о ней.
Достаю из кармана телефон и, уняв дрожь в пальцах, делаю несколько снимков.
Ни в одном из последующих номеров фамилия журналиста не встречается: видимо, его карьера пошла под откос, как и жизни многих других людей.
Благодарю библиотекаря и, зажмурив отвыкшие от света глаза, выхожу на улицу.
План, озаривший меня на пустыре, безнадежно устарел и уже не поможет Егору.
Но я все равно не могу сидеть сложа руки.
Три
Голова вот-вот взорвется: блестяще продуманные планы из больных, отравленных тревогой снов с пробуждением рассыпаются на бессвязные, разрозненные мысли.
В стекло стучит дождь, бабушка, всхлипывая, шуршит на кухне пакетом, топчется в прихожей, застегивает сапоги и прикрывает за собой дверь, отправляясь в церковь.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
