То же он чувствовал в Авельроне… И не мог понять, что это. И именно поэтому не отпускал… А все оказалось зря.
А сейчас вдруг ясно расслышал шелестящий смех, от которого волосы на голове зашевелились.
"Боишься?" — то неведомое, что прикоснулось к нему, не произнесло ни слова, но Мариус прекрасно все понял.
Пробрало до дрожи, до ледяного холода, ползущего к сердцу.
"Что ты такое?" — подумал он, все же обращаясь к невидимой твари.
"А то не догадываешься" — нечто откровенно веселилось, — "я был о тебе лучшего мнения… ты ж мне как сын… был…"
Пошатнувшись, Мариус оперся о стол двумя руками.
Как сын был… Сколько раз он слышал нечто подобное? Не счесть. И не нужно было быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться… И почему же не догадался раньше?
"Ты стал тварью астрала?" — спросил мысленно.
"Я стал частью астрала, и, значит, частью магии" — рассмеялось существо, так легко трогающее его рассудок.
"Что тебе нужно? Что?"
"Тебя… И ты знаешь, зачем".
"А не пошел бы ты…"
"Сам придешь. За своей девкой. И поторопись, мальчик мой, поторопись… Люди — они такие хрупкие, такие беспомощные…"
"Я тебя найду и убью", — пообещал Мариус, хотя внутри все вопило, орало от ужаса.
"Ты уже пытался сделать это однажды, как видишь, не удалось", — ответил Магистр и исчез.
"Где ты? — он зашелся в немом вопле, — где?"
Молчание.
Тварь ушла обратно в астрал.
Мариус, пошатываясь, стоял и смотрел на своих стражей.
Он думал, что убил тварь еще раньше. Но как можно убить того, кто столько лет сам был частью магии? Вероятно, разрушения телесной оболочки было совершенно недостаточно… А что теперь? Теперь, когда Магистр дал понять, что Алечка у него?
— Возвращаемся, — прохрипел Мариус, — открывайте портал.
На него посмотрели с удивлением, но ничего не сказали.
Портал распахнул золотистые объятия, словно крылья, а Мариус вдруг подумал — каким счастьем было бы сейчас… просто шагнуть в это золотистое небытие, и никогда, уже никогда не просыпаться. Но он не мог себе этого позволить. Его птичка была в руках Магистра. Он не мог позволить ублюдку убить самое лучшее, что было в его жизни.
* * *
Он так и шел за своим секретарем, сжимая в кулаке бархатную туфельку. Пульс угрожающе-быстро бухал в висках, перед глазами — алое марево. Уже подходя к покоям, где до этого находился Авельрон, с усмешкой оценил степень погрома: в том месте, где была раньше дверь, стена оказалась разворочена, камни разбросало по лестнице до предыдущего этажа.
— Мы ничего не трогали, магистр, — тихо бормотал секретарь, — и обнаружили это… Как раз, когда вы оставили нам раненного короля и ушли в портал. Пробудь вы на минуту дольше, и были бы в курсе происходящего.
Мариус, не отвечая, перешагнул через обломок стены, вошел в комнату. Первое, что бросилось в глаза — неподвижное тело одной из сиделок. Серая ткань почернела, пропиталась кровью. И на пыльном полу натекла глянцево-блестящая лужа. Лица сиделки не было видно, она лежала на боку, спиной к Мариусу. Тварь попросту перекусила ее пополам.
Вторая сиделка замерла, скрючившись, подогнув ноги к животу. Мариус поморщился и отвернулся. Лицо этой он все же увидел. И такое выражение изумления и ужаса застыло на нем, что Мариус почти ощутил предсмертные страх и боль женщины. От этой боли хотелось выть и царапать стены, ломая ногти.
— Сюда, магистр, — позвал его секретарь.
Страж склонился над третьим телом, теперь уже мужским. Мариус сжал туфельку до боли в пальцах. Ему… очень было нужно, чтобы этот ублюдок выжил. Выжил — чтобы уже под пыткой рассказать обо всем, что здесь произошло.
Он… выцедит из него кровь по капле.
Заставит говорить.
Лучший ученик Магистра Надзора, Мариус Эльдор очень хорошо знал, как самого отпетого молчуна сделать разговорчивым.
— Еще дышит, — заверил секретарь, — крепкий.
Мариус шагнул к нему, окинул взглядом незнакомца. Тому досталось изрядно: глубокие раны на животе и груди. Колотые раны… Темная кровь сочится, стекает на пол. Вся одежда пропиталась.
"Ты мне все расскажешь" — с мстительной злобой подумал Мариус.
Быстро сунул туфельку за пояс, присел рядом с умирающим на корточки.
Довольно молодой. Светловолосый. Правда, сейчас волосы, словно пакля, пропитались кровью. Дышал он… едва-едва. Кровь пузырилась на губах и тонкой струйкой стекала по подбородку. Глаза подкачены.
— Ну, давай, дыши, — пробормотал Мариус.
Он с силой разжал перепачканные в липких сгустках пальцы, на миг прикрыл глаза, пытаясь понять, что ж делать с этим умирающим. Его били ножом, много раз. В живот, в грудь. Как так получилось? Почему не сопротивлялся? Или нападение было внезапным?
Мариус был плохим, удручающе плохим целителем. Построение исцеляющих магоструктур давалось ему тяжело и как будто бы неохотно. Но — резерв был настолько велик, что можно было просто позволить себе вливать в раненого свою магическую энергию, тут же восполняя ее потерю прямо извне.
Именно это Мариус и сделал. По плечам, по предплечьям рванулись огненные стрелы, обожгли пузырящимся кипятком пальцы и густым горячим желе потекли в холодеющее тело.
— Иди сюда, — подозвал он секретаря, — быстро позови кого-нибудь из целителей. Шейте его. Пока держу за руки. Шейте.
Дальше все происходило быстро.
Стражи срезали одежду, быстро обтерли тело раненого.
Через несколько минут подоспел целитель в серой робе.
Магия Мариуса не сращивала тканей, лишь выводя тело на нужный энергетический уровень. Потому, прежде чем шить, целитель умелыми движениями скальпеля расширил раны, добрался до распоротых внутренностей. Вымакивал аккуратно кровь. А дальше в дело пошли артефакты, "липучки", как их называли в Надзоре. Размазывая вязкую синюю слизь по разрезам, лекарь сращивал их края. Ну, и комментировал происходящее. Дыра в печени, разрез в желудке, кишки наструганы как колбаса…
Мариус все вливал и вливал силу, успевая черпать ее из свободных магических полей.
Человек, которого он держал за руки, продолжал дышать.
Потом целитель начал шить раны, стягивая кожу. Можно было бы, конечно, и "липучкой" воспользоваться, но она — ценная, а шелковые нити можно потом снаружи выдернуть.
И, наконец, отстранился, сделав последний стежок.
— Все, магистр.
— Хорошо.
Мариус внимательно наблюдал за лицом раненого. Судя по всему, опасность отступала, медленно и неохотно, как всегда отступает смерть. Но губы, еще недавно серо-землистые, чуть порозовели. И кисти рук уже не были страшного синюшного оттенка.
