Заводить в этом обществе разговор о современной России без особых причин считалось дурным тоном. Графиня, в замужестве Манукян, испытующе посмотрела на него своими маленькими голубыми глазками, из которых один казался поставленным выше другого. И тогда Розин, скромно потупившись, поведал, что у него есть особые, личного характера, причины поддерживать бывших соотечественников. Масштабная программа развития Дальнего Востока носит имя Великого Командора. В Красноярске верные почитатели собираются восстанавливать его памятник. Энтузиасты мечтают построить корабль, который повторит маршрут первопроходцев. В этой ситуации он, Вольдемар Розен, просто не может остаться в стороне. Фамильная честь требует, чтобы он внес свой вклад. И хотя он не обладает большими средствами, на которые можно поднять столь серьезный проект, но возможно, русская община, в память о своем великом сыне…
— Розен — Резанов, да-да-да… — пролепетала пораженная графиня. — Но ведь у графа не было детей в Америке!
— Я не родился в Америке, — доверительно шепнул Розин, поддерживая хрупкую госпожу Манукян под локоток. В этом кругу царили правы прекрасной эпохи и можно было не опасаться обвинений в сексуальных домогательствах. — Мой род восходит к младшему брату командора, поручику лейб-гвардии Семеновского полка Аристарху Петровичу Резанову. Только, умоляю вас, пусть это останется в тайне. В нашей семье не принято всуе поминать имена знаменитых родственников.
Он и сам не знал, с какой полки соскочил этот поручик со своим Семеновским полком. Просто, разглядывая куриный профиль своей собеседницы, вдруг подумал, что она, скорее всего, такая же графиня, как он — потомок Резанова. И тогда трескучая мишура вроде лейб-гвардии и Аристарха Петровича должна произвести на нее впечатление.
Кто кого тогда надурил, так и осталось невыясненным. Но при активном участии графини подписка в поддержку проекта «Русская Калифорния» и строительства фрегата «Юнона» (или все-таки «Надежда»?) была открыта. Вначале она шла вяло, приходилось слишком много объяснять, подводить под проект исторический фундамент, в котором потомки русских аристократов были не так сильны, как наивно предполагал Розин. Но он не сдавался — экскурсы в славное прошлое заполнили страницы газеты «Моя Калифорния», потеснив рекламу недвижимости и частные объявления о продаже кладбищенских участков.
Но графиня К. не стала дожидаться, пока плоды просвещения созреют в парниках старорусского комьюнити. Она пригласила Вольдемара на приватную беседу, в ходе которой они договорились ограничить цели пожертвования только памятником Резанову и кораблем — это эффектно и доходчиво и не вызывает лишних вопросов.
Совещание кончилось достаточно ожидаемым для Розина пассажем. Он еще при первой встрече отметил учащенное дыхание графини в тот момент, когда интимно нашептывал ей соблазнительные перспективы проекта, почти касаясь пушистыми усами ее пергаментной шеи, покрытой бледными веснушками. Потомку командора пришлось отдаться графине прямо на веранде, которая великолепно просматривалась как с чисто выбритой лужайки перед домом, так и с пролегающего за забором шоссе.
Вова гнал от себя мысль о том, что в любую минуту его голую задницу может увидеть кто угодно — от садовника до проезжающего соседа. Кроме того, он пытался наспех представить себе, как это делают отпрыски старинных родов, в отличие от примитивных холопов. Сии абстрактные заботы мешали ему сосредоточиться на предмете страсти нежной, что было довольно кстати, поскольку высохшие мощи потомственной дворянки привлекали его ненамного сильнее, чем разлапистый жирный кактус у ворот ее виллы.
Средства, собранные цветом русской общины на памятник первопроходцу Резанову и на постройку чудесного фрегата, были вручены милому молодому человеку, дальнему родственнику командора, для передачи организаторам проекта. Натурально, графиня себя тоже не обидела, но Вова не был в претензии. Эти деньги жгли ему руки и требовали решительных действий, а тут как раз и закончилось судебное разбирательство дела его жены. Бедняжка Бетти получила полтора года тюремного заключения, и адвокаты истца намеревались требовать компенсацию с ее ближайших родственников по причине полной неплатежеспособности ответчицы. В общем, времени на раздумья не оставалось.
Летом 2003 года Владимир сошел с трапа самолета в Шереметьеве с небольшим модным саквояжем, предвкушением новой жизни и некоторой суммой, за которую кое-кто в штате Калифорния, да и в Красноярском крае еще захочет открутить ему яйца, когда прочухается. Справедливости ради надо заметить, что часть денег была выручена честным путем, от продажи угасающей газетки хитрому лавочнику Гримбергу.
В Америку Розин уезжал туристом, а потому сохранил российское гражданство и ему не нужно было стоять в овировской очереди с сонными азербайджанскими торговцами и горластыми молдавскими строителями. Он снял квартиру на Садовом кольце возле Красных ворот и зажил барином, не отказывая себе ни в хороших ресторанах, ни в прочих развлечениях. Денег должно было хватить до раскрутки великого деятеля нашей эпохи, отличного парня Володьки Розина. Да, это я, ребята. Не ждали?
Оказалось, что и правда не ждали. Он ногой открывал двери, ведущие в крупные редакции и телестудии, а потом те же ноги выносили его наружу несолоно хлебавшим. Прежние приятели и собутыльники ограничивались удивленными восклицаниями, вежливыми расспросами о жизни, уважительными кивками. Были и те, что не узнавали, старательно щурились, имитируя напряжение памяти. Да-да, студенческие годы, столько воды утекло… Так вы по какому вопросу?
Никто из этих разжиревших бугаев и холеных теток не проявлял восторга по поводу его чудесного возвращения из небытия. Ни одна зараза не сказала: как классно, старик, что ты здесь, теперь мы с тобой провернем такую штуку!.. Его собственные идеи, в свою очередь, не вызывали встречного энтузиазма. Те, кто занимал руководящие должности в журналах и иных печатных изданиях, порой вяло соглашались: ага, ну напиши нам что-нибудь. Рекламные агентства ломились от длинноногих девушек с макияжем от самых ушей и диетического вида юношей в зеркально начищенных ботинках. И те, и другие смотрели на него как на обломок империи. В их глазах он был старым, толстым «совком», абсолютно оторванным от жизни.
Самые добродушные из собеседников сочувственно кивали: тяжело начинать все сначала, уже достигнув какого-то статуса. Почему сначала? Какого черта! Безработица Москве не грозила, но уже, как в Штатах, тут сложилась жесткая иерархия, и попасть наверх, прыгая через ступеньки, было практически невозможно.
Это Розин понял не сразу, а когда понял, то некоторое время еще хорохорился, хоть и злился страшно. Злился на бывших закадычных друзей, не помнящих родства, на тупых боссов массмедиа, не понимающих собственной выгоды, на обманчиво покладистую Москву, которая по-прежнему слезам не верит — а как он, Вольдемар Розен, умел вышибать слезу! И немного на себя, за самонадеянность, совсем чуть-чуть. Чморить себя в его положении было уж последнее дело.
Нельзя сказать, что он остался совсем за бортом. Благодаря осколкам старой дружбы ему удалось перехватить несколько редакторских заказов и неплохо на них заработать, но это было, конечно, недостойно благородного дона, явившегося покорить столицу. В какой-то момент госпожа удача сменила гнев на милость. Розин пристроился к дальнему приятелю факультетских времен, возглавлявшему довольно своеобразное издательство под названием «Подвал».
