На собеседовании в службе иммиграции и натурализации, куда Розина вызвали в связи с оформлением гражданства, произошел курьезный случай, который впоследствии оказался пророческим. Необъятных размеров негритянка, разглядывая его документы, сощурила свои и без того опухшие глаза в узкие щелочки и сквозь зубы произнесла:
— Мистер Розин, вам отказано в предоставлении гражданства Соединенных Штатов Америки. Ваша жена плохо себя ведет.
Вольдемар беспомощно оглянулся на Бетти, которая на этот раз в виде исключения сопровождала мужа, изображая группу поддержки. Что она еще отчебучила?
— Что это означает? — промямлил он.
— Это означает, что ваша жена, Оделия Розин, плохо ведет себя в федеральной тюрьме штата Небраска. Об этом говорится в рапорте из места заключения. Мы не можем предоставить вам гражданство, — злорадно объяснила черная баба.
— Но позвольте, — приободрился Розин, — мою жену зовут не Оделия, а Элизабет. И она вовсе не находится в месте заключения.
— А где же она находится? — удивленно проворчала чиновница и даже попыталась открыть свои сонные щелочки.
— Вот, — торжествующе показал Розин.
Бетти привстала и игриво помахала жюри пухлой голой ручкой, а Вольдемару послала воздушный поцелуй.
— Мда? — недоверчиво сказала негритянка, сверля взглядом Элизабет. — Ну, мы проверим.
Проверка затянулась еще на месяц, но гражданство Розин все же получил, за что был безмерно благодарен Бетти.
Однако спустя несколько лет этот необременительный брак принес ему неожиданные неприятности. Хотя ничего неожиданного тут не было: что-то подобное должно было случиться рано или поздно. И Розину, как умному человеку, давно надо было без лишнего шума оформить развод, тем более что папаша окончательно махнул рукой на дочь, которую даже замужество не наставило на путь истинный. Таким образом, Бетти в его прикрытии уже не нуждалась. Но он, как всегда, поленился, понадеялся на свою счастливую судьбу, оберегавшую его от возможных и невозможных напастей, — и поплатился.
А тем временем Бетти на новом оранжевом «БМВ», купленном очередным другом сердца взамен раскоканного «альфа-ромео», сбила на улице прохожего. Пожилой китаец сумел выжить после того, как оранжевая фурия смела его на «зебре», но попал в больницу с перспективой на инвалидность. Дела Бетти были еще печальнее. За руль она села, во-первых, в легком подпитии, что однозначно показал анализ, а во-вторых, без водительской лицензии, которой была на месяц лишена за предыдущую аварию. Таким образом, никакие страховки на нее не распространялись. Бетти грозили не менее года тюрьмы (то-то ей вспомнилась, должно быть, Потешная ошибка черной чиновницы) и пожизненная выплата пенсии пострадавшему.
Разозленный папа Фарбер заявил, что больше не даст этой шалаве ни цента. Пусть за нее расплачиваются ее толстозадые приятели или недотепа-муж. Идея расплачиваться за Бетти весь остаток жизни Розину совсем не понравилась. Он наведался к адвокату, который составлял их брачный контракт, но не получил от него внятного ответа, должен ли он возвращать долги жены. Этот случай контрактом не предусматривался, и хороший лойер мог истолковать его текст в любую сторону. У Володи оставался еще небольшой тайм-аут, пока шли суд да дело, но будущее вырисовывалось малорадостное. По своему опыту, приобретенному в рекламных кампаниях юридических контор, Розин догадывался, что платить-таки придется. А дела в газете между тем шли все хуже и хуже.
Вольдемар загрустил, где-то даже запаниковал и для поддержания утопающего бизнеса на плаву начал хвататься за что попало, чувствуя, что рано или поздно снова влипнет. Он и влип, но это оказалось скорее забавно, чем опасно. Под занавес своей американской карьеры Вова Розин стал сыном лейтенанта Шмидта.
Началось все с того, что некий взъерошенный и плохо одетый господин из вечных эмигрантов предложил Розину поучаствовать в реализации «ну очень перспективного» проекта. Такие предложения за время своей карьеры медиабосса он получал пачками; газета, как магнит, притягивала всех сумасшедших русского комьюнити с их завиральными идеями.
Но этот «перспективный проект» заинтересовал Вольдемара. Он назывался «Русская Калифорния» и касался освоения и будущего процветания восточных областей России — Сахалина, Камчатки и прочего Дальнего Востока, вплоть до спорных Курил. Одним из этапов возрождения столь отдаленных мест было восстановление памятника графу Резанову в Красноярске. Статуя сего великого мужа, сетовал дальневосточный патриот, была разрушена после революции то ли большевиками, то ли силами природы, и до сих пор власти города не удосужились ее восстановить, ссылаясь на бюджетные затруднения.
Розину восточные области России были глубоко безразличны, в насаждение цивилизации посреди дикой тайги он не верил, да и вся идея годилась разве что на страницу юмора, если бы не одно «но». Авторы проекта, жители многострадальных восточных областей, очень рассчитывали на финансовую поддержку другой русской Калифорнии — соотечественников из Америки. Эта наивная мысль показалась Вольдемару не такой уж глупой.
Имея клиентов среди турагентств, он знал, что одна из туристических приманок Калифорнии — история покорения ее русскими мореплавателями. «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь…» — и так далее. Как и большинству россиян, имя командора Резанова было известно Володе из популярной рок-оперы. Под славное имя Резанова можно было собрать кое-какие деньги, но Розин не собирался заниматься этим сам. Он начал размышлять, кому из знакомых пройдох-фандрайзеров загнать эту идею за хорошие комиссионные. Как вдруг неряшливый визитер, считавший его, видимо, старожилом диаспоры, привел неожиданный аргумент.
— Вам, — сказал он, торжественно подняв палец, — этот план должен быть особенно близок. Ведь вы не случайно носите такую фамилию, господин Розен. Понятно, что она американизирована…
«Елы-палы», — подумал Розин. Он не стал разубеждать увлеченного старичка, взял у него все жалкие бумажки, самодеятельные решения-постановления с кучей пышных названий и печатей. И предпринял атаку на самую неприступную касту Калифорнии — общество «старых русских».
Разумеется, среди них не было потомков моряков с фрегатов «Юнона» и «Авось», а также со шлюпов «Надежда» и «Нева», на которых, по утверждению инициативного старичка, также плавал командор. Зато были заносчивые внуки белоэмигрантов и допущенные в их среду беженцы советских времен, по большей части богемного пошиба. К силиконовым программистам и прочим вновьприбывшим с перестроенной родины они относились как к пыли под ногами. Не было для «старого русского» большего оскорбления, чем сравнение с новым иммигрантом. В некоторых наиболее аристократических кругах русской Калифорнии одно время всерьез обсуждали возможность перехода на французский в качестве языка внутреннего общения. Загвоздка состояла лишь в том, что в этом случае дети, несомненно, забыли бы язык Пушкина и Саши Черного.
Владимир использовал все свои связи среди американского истеблишмента для того, чтобы оказаться представленным графине К., чей дедушка, само собой, последним взошел на борт парохода во Владивостоке, прикрывая отступление своих кадетов. И на изысканном пати, сияя своей неотразимой улыбкой, молодой русский патриот поделился с графиней планами оказания помощи бедной родине. Естественно, за счет собственных скромных сбережений.
