— Это правда? — спрашивает, глядя в окно, когда мы уже едем в такси.
— Да.
— От него?
Снова пожимаю плечами, не считая нужным озвучивать очевидное.
— Любишь?
— Люблю. Никогда так не любила.
Не смотрит… А не видя глаз, очень трудно судить о том, какое направление приняли его мысли. В тишине слышу лишь размеренный гул мотора хорошей немецкой машины. Молча мы доезжаем до аэропорта, ни слова не сказав, проходим регистрацию на рейс. Багаж, контроли, рамки… Как нас и предупреждали, Сашкины импланты дают о себе знать. Но у нас уже наготове выписка из его истории болезни. Таможенники, видя документ, извиняются и пропускают нас дальше. Зал ожидания, перелет, посадка…
— Устала?
Первое слово за несколько часов режет мне слух и кажется чужеродным.
— Есть немного…
— У меня вчера сын родился, — огорошивает меня.
— Правда? Поздравляю.
— Спасибо. Тань… ты… прости меня. Я не должен был… Знаешь, когда смерть подкрадывается вплотную, так, что ты уже чуешь ее дыхание за спиной, на многие вещи начинаешь смотреть совершенно иначе.
— Да, я понимаю.
— Нет, думаю, что нет… Тань, а давай разведемся, а?
Отступаю на шаг. Сердце замирает от недоверия… и надежды. Сглатываю. Но так ничего и не могу из себя выдавить, ничего, кроме робкого:
— Правда?
— Да. Настя… в общем, она не такая уж и плохая, как ты, наверное, думаешь. Может быть, она не испугается того, через что мне предстоит пройти…
Океан боли внутри меня прорывает, и он реками устремляется прочь из моих глаз.
— Эй, Тань, ты чего? Эй… ну, не надо.
— Спасибо… Спасибо тебе… — шепчу, целую ему руки.
— Таня! — Сашка явно шокирован, а мне все равно! Я свободна. Он освободил меня… Освободил!
— Сашка! Сашенька… А давай, пожалуйста, родненький, прямо сейчас?!
— Что сейчас?
— Поедем в загс и там разведемся! Мне ничего не надо ведь! Ничего. Все, что хочешь, забирай, только давай разведемся?
Он сердится, я вижу. Я знаю его тысячу лет и прекрасно понимаю, что отпускать ему меня нелегко. Взрослый мужик, который только-только учится быть благородным.
— Ты так сильно хочешь от меня избавиться, что это даже обидно.
Я смеюсь сквозь слезы. В этом Сашке я узнаю мальчика из далекого-далекого, окутанного туманом, прошлого.
— Извини! Извини, Сашка! Ничего не могу с собою поделать… Пожалуйста, пожалуйста, я больше ни о чем тебя не попрошу.
Он стискивает зубы, мы молча выходим из здания аэропорта, садимся в такси… Я чуть с ума не схожу от счастья, когда Голубкин называет водителю адрес. Мы так и разводимся — взмыленные после дороги, и с волочащимся следом чемоданом.
Дети нас встречают дома. Они взволнованы, но стараются держать лицо. Бросаю посреди гостиной сумку и, даже не отдохнув с дороги, сообщаю:
— Данька, Дём… У нас с папой для вас аж целых четыре новости!
— Хорошая, плохая… а какие еще? — настораживается наш старший. Треплю его модно подстриженные волосы.
— Все! Все хорошие! Первая, и самая главная, операция отца прошла успешно. Вы уже в курсе. Осталось только дождаться результата. Вторая — мы только что развелись.
— Развелись? — Дема широко открыл рот, чтобы что-то сказать, да так и остался. Голубкин молчал, хмуро на меня поглядывая.
— Да. Это решение, собственно, вытекает из двух следующих новостей. Во-первых, вчера у вас родился брат, — чуть приподняв брови, я даю понять, что спорить здесь не имеет смысла — пусть привыкают к этой реальности, — а во-вторых, я тоже в положении.
Мое последнее сообщение имеет даже не эффект разорвавшейся бомбы, а скорее напоминает действие паралитического газа. Довольно смешно наблюдать за вытянувшимися лицами сыновей и их застывшими долговязыми фигурами.
— То есть как…
— Я что-то не понял…
— А что здесь понимать? Вы у меня взрослые парни. Догадливые. Вот и думайте. А я… жуть как устала с дороги.
Первый очнулся Данил:
— Конечно, ма, ляг, отдохни…
И как бы мне ни хотелось рвануть со всех ног к Степану, я действительно легла и уснула крепким сном без сновидений. Потому что много переживаний, долгая дорога, тяжелый разговор и долгожданный выстраданный развод… Слишком много событий для одного дня. Тем более для женщины в положении. Не самой молодой женщины… Хотя нет, наверное, все-таки молодой…
Сразу после завтрака спускаюсь во двор. Моя машина стоит все на том же месте. Чуть в стороне от подъезда. Разблокировав замки, осторожно сажусь за руль. Здесь долгое время не проветривалось, и аромат Степана мне как-то особенно ударяет по нервам. Проходит током по спинному мозгу.
— Ты только дождись, мой хороший, ты только дождись…
Пробки успели рассосаться. Я сравнительно быстро добираюсь до спорткомплекса и криво паркуюсь. Раньше бы не позволила себе ударить лицом в грязь перед мужиками, теперь — плевать.
Девочки на рецепции косо на меня поглядывают, но все же провожают к Стелле. Она сидит за огромным столом, нахмурив идеальные брови. Стол завален какими-то сметами и расчетами, она выглядит до ужаса деловой и недоступной. Раньше бы я спасовала. Но не сейчас.
— Здравствуй.
— Здравствуй. Ты что-то хотела?
— Да. Хотела. Узнать, где сейчас находится Степан.
— Не понимаю, почему ты решила, что я хоть что-то тебе скажу.
Ее темный взгляд давит на меня. Алые губы кривятся в недовольстве. Но я не в обиде. Мне даже тепло от того, что у моего мужчины есть такой преданный друг. Легкая улыбка поселяется на моих губах.
— Потому что я его люблю. Достаточное основание?
— Ты его раздавила! — Стелла отбрасывает ручку и немного неуклюже выбирается из кресла. За то время, что мы не виделись, ее живот значительно округлился. Она выглядит просто потрясающе! Я лювлю себя на абсолютно девчачьей тщеславной мысли о том, что тоже хочу быть такой красивой, когда и сама раздамся. Не потому, что боюсь не понравиться Степану, как это было в моих прежних отношениях. А вот просто! Хочу.
— Я знаю, Стелла. Поверь, никто и ничто не накажет меня больше, чем я сама.
Она меряет шагами комнату и вычитывает меня:
— Никогда! Никогда не видела Степу таким! Даже когда он пил, как последний сапожник! И когда его рвал на ошметки ПТСР… — она вышагивает по кабинету на довольно высоких шпильках, и от этого мельтешения у меня начинает кружиться голова. Сглатываю. Сказать мне нечего. Я знаю, что ему было плохо. Я сама прошла через этот ад. — Как ты могла с ним так поступить, глупая женщина?! Или ты не понимаешь, какой он клад? — голова кружится еще сильнее. Понимаю, Стеллочка, понимаю… Я глупая, конечно, по сравнению с ним, но ведь не настолько. Тяжело опираюсь на стул и медленно на него оседаю.
