Вопросы поставили Алину в тупик. Но только на одну секунду.
— А разве ты все всегда с ней согласовываешь? — тотчас отпарировал развитой ребенок. — Ты даже никогда не звонишь вечером, когда не приходишь ночевать! Хотя у тебя целая уйма телефонов. И мама ждет!
Наступила нехорошая тишина. Полный зарез… Дронов задумчиво глянул на Каховского, пристально, с бесконечным интересом изучающего знакомую до мельчайших подробностей картину на стене. На соседнем участке оглушительно залилась лаем собака.
— Я тоже далеко не все всегда делаю правильно… Не исключено… — неуверенно пробормотал Михаил: — И по-моему, нам пора ехать…
Но Алина посмотрела очень сонными глазками.
— Папа, лучше я сначала немножко посплю, — попросила она. — Мама говорит, мне полезно днем спать.
Нагулявшаяся Алина проспала до позднего вечера. Михаил и Митенька сидели на террасе в каком-то странном неопределенном состоянии. Пить нельзя — Каховскому везти девочку в город, заняться нечем, никого не пригласишь. Позвонила какая-то девица и попыталась напроситься в гости.
— Видишь, я все же помешал тебе, — виновато сказал Михаил.
— Нисколько, скорее наоборот, — отозвался повзрослевший светлый мальчик. — Очень даже развлек. Понятия не имел, что у тебя такая дочка.
— Я и сам понятия не имел. Очень не имел, — искренне признался Каховский. — До недавнего времени. Выросла без всякого моего участия.
Дронов неторопливо набил трубку.
— Что будешь делать, роднулька? — вскользь поинтересовался он.
Приятно запахло табаком.
— Ты о чем?
Он неловко попытался притвориться непонимающим. Обсуждать свои дела не хотелось ни с кем, даже с Митенькой. Но фотограф был непонятно настойчив.
— Ты знаешь о чем. Твой бизнес меня беспокоит мало. Хотя он — тоже твоя жизнь… Вот только власть — мерзкая, противная и беспредельно развращающая штука. Как ты, вероятно, сам давно успел заметить. Тебе она нравится?
Михаил постарался остаться спокойным хотя бы внешне.
— Тебе ли говорить о разврате? Девки, наркота… Я не хотел, Митя, но ты сам напросился! Лучше не возникай!
— Это немножко другое дело, и твои комментарии довольно неуместны, — спокойно возразил Дронов. — Страшнее всего повелевать и знать, что окружающие — бессловесны, поскольку полностью от тебя зависят. Нет ничего ужаснее отношений зависимых и зависящих со своими повелителями. Там и речи нет об искренности и естественности, на минуточку. Страх, подозрительность, натянутость… Да и прорывается наверх одно хамье. Не сердись, please. Но разве тебя устраивает роль властелина? Отвратительная… Но ты уже хорошо в нее вошел, роднулька… Почти. Эти твои фирмы, прорезающиеся, как зубы у ребенка. You get what you want… Сдается мне, успех — гнусная штука. Его мнимое сходство с заслугой вводит людей в заблуждение. Преуспевайте — такова теория! Кто победил, тому почет. Родитесь в сорочке — в этом вся штука. Будьте удачливы по жизни — все остальное приложится. Лишь бы удача мчалась тебе навстречу. Кажется, Черчилль сказал, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Не ошибся старикан?
Михаила передернуло: фотограф прав на все сто. И как раз Каховского все это устраивает.
— Не так чтобы очень, не очень чтоб так… Но жизнь все равно не в состоянии предложить что-нибудь другое. Отнюдь. Так было и так будет. Страх, неестественность, подозрительность… А мужчина-размазня — не мужчина. Без вариантов! Какая там мягкость? И давай оставим это за кадром и сменим тему. По возможности, — с трудом сдерживаясь, попросил Каховский. — Могу я хоть когда-нибудь ненадолго забыть о работе? Хоть на один моментик?
Он с отвращением вспомнил, каким был еще совсем недавно. Нет, к прошлому возврата нет!
Митенька задумчиво осмотрел свою трубку.
— А ты имеешь хотя бы малейшее представление о своей жене?
Господи, неужели у него нет никаких других тем для обсуждения? Поговорили бы лучше о природе… Да многим ли это лучше?..
— Хочется надеяться, — нехотя пробормотал Каховский, снова медленно закипая. — Дело не в ней. Дело во мне. Сухой остаток…
— Ну, это очевидность! — согласился Дронов. — Дело всегда только в нас самих, в нас одних… А ты, роднулька, по сей день чересчур сложно воспринимаешь действительность — кувырком. И поделать с тобой ничего нельзя. Кипятковый характер. Сопьешься. Или еще того хуже… Человек — стадное животное, но вот где порой найти то самое стадо? Нюхать не пробовал? Могу предложить. А зачем ты вообще женился? Сдается мне, тебе семья ни к чему, разве что в хозяйственных целях… Это как собака другой породы: из пуделя невозможно сделать овчарку. Вас с женой ничего не связывает. Детей нет… Потому что «с рожденьем ребенка теряется право на выбор»…
Изучать психологические нюансы не было ни малейшего желания. У Каховского и так серьезные проблемы с головой.
…Однажды, сидя рядом с Мишей в темноте зрительного зала, Наталья вдруг засмеялась. Режиссер в этом эпизоде смеха явно не предусматривал. Михаил удивился.
— У них всегда чистые волосы, — прошептала, объясняя, Наташа. — И накрашенные глаза. Один раз я видела на экране фронтовую разведчицу с тушью от «Макс фактор». А я не всегда успеваю вовремя вымыть голову. И каблуки слишком часто снашиваются. И юбки вечно мнутся. Понимаешь?
Он понял. Похоже, ему тоже хотелось во всем только «чистых волос». И счастья — в чистом, неразбавленном виде. И не ему одному…
— Митя, моя женитьба — дело очень давнее, — накаляясь все сильнее, сказал Михаил. — Пути Господни неисповедимы… Но если тебя так терзает любопытство, то признаюсь — лажанулся! Не я первый, не я последний… Мечтал жениться на дочке станционного смотрителя. Вот в чем фишка… У Пушкина она звалась Дуней. И с ее помощью уладить сразу все конфликты. Идиот! Как видишь, не выгорело, сделка не состоялась. Полный облом… Совсем и навсегда. «Океан одинаков повсюду: вода и вода…»
Во взгляде Дронова загорелся живейший интерес.
— Ну, не так уж он одинаков. В каждой избушке свои погремушки, — резонно возразил фотограф. — Значит, все та же дочка станционного смотрителя?.. Да ведь она шлюха, роднулька, и ничего больше! Александр Сергеевич был великий знаток по этой части. Сбежала от отца, презрев законы семьи, религии и общества! На что ты рассчитывал?
— Да ни на что! Разве я похож на законченного дебила? — тут же вспылил, противореча самому себе, Михаил. — Рассчитывать вообще можно только на то, что завтра понедельник! И погремушки, Митя, у всех одни и те же. Без вариантов! Но ты забываешь главное: она сбежала по большой любви! Что вовсе не фигня и не пустяк. Все остальное побоку. Сугубо фиолетово!
— Нет, это ты забываешь! Ее попросту увезли! Хотя она нисколько не возражала… А то, что ты называешь любовью, — обыкновенное вожделение, смятение чувств. Песни моей молодости. Буря в стакане воды. Любовь… За этим словом чаще всего ровно ничего не стоит. Такой пустой звук.
