Но существовала и другая причина, благодаря которой мечети пользовались относительной свободой. Американцы, которые управляли шахом (от чего монарха преследовали сплошные несчастья, ибо они не знали Ирана и не понимали до конца, что там происходит), полагают будто единственный противник Мохаммеда Реза Пехлеви – коммунисты, партия «Тудэ». Весь свой огонь САВАК сосредоточивает против них. Но коммунистов в то время немного, им нанесен тяжелый ущерб, они погибли или находятся в эмиграции. Режим настолько озабочен поисками подлинных и мнимых коммунистов, что не замечает, как в совершенно ином месте и под другими лозунгами созрела сила, которая и ниспровергнет диктатуру.
Шиит посещает мечеть еще и потому, что она всегда рядом, по соседству, по пути. В самом Тегеране тысяча мечетей. Неопытный глаз туриста заметит только несколько наиболее значительных. Тем временем большинство мечетей, особенно в бедных кварталах, – это ветхие постройки, которые трудно отличить от убогих домишек, в которых ютится беднота. Они сделаны из того же теста и так вписаны в монотонный облик улочек и закоулков, что, бродя там, мы проходим мимо многих святынь, вовсе их не замечая. Это создает будничную, интимную атмосферу, связывающую шиита с мечетью. Не надо совершать многокилометровые походы, не надо изысканно одеваться, мечеть – это будничное понятие, это сама жизнь.
Первые шииты, которые добрались до Ирана, были горожанами, это мелкие купцы и ремесленники. Они обосабливались в своих гетто, где возводили мечеть, а рядом появлялись торговые лотки и лавки. На том же месте ремесленники открывали свои мастерские. Поскольку мусульманин перед молитвой должен умыться, здесь начали работать бани. А так как после молитвы мусульманин жаждет напиться чаю или кофе либо перекусить – у него под рукой ресторанчик и кафе. Так возникает феномен иранского городского пейзажа – базар, ибо этим словом обозначается то яркое, заполненное толпой, шумное, мистико-торгово-потребительское пространство. Если кто-то говорит: иду на базар, это не означает, что необходимо брать с собой кошелку для покупок. На базар можно отправиться, чтобы помолиться, встретиться с друзьями, уладив какие-то дела, посидеть в кафе. Можно пойти, чтобы услышать сплетни и поучаствовать в собрании оппозиции. В одном месте (на базаре) человек избавлен от необходимости бегать по городу, куда-то идти, тут шиит удовлетворяет все запросы тела и духа. Здесь он найдет то, что необходимо для земного существования, и здесь же молитвой и пожертвованиями обеспечит себе вечную жизнь.
Старейшие торговцы, самые искусные ремесленники, а также муллы базарной мечети составляют рыночную элиту. К их рекомендациям и мнениям прислушивается все шиитское общество, ибо они определяют жизнь на земле и на небе. Если базар объявит забастовку, повесив на воротах замок, люди умрут с голоду и не получат доступа туда, где могут укрепить свой дух. Поэтому союз мечети и базара – величайшая сила, способная одолеть любую власть. Так случилось и с последним шахом. Когда базар вынес ему приговор, судьба монарха была решена.
По мере того как борьба усиливалась, шииты все больше чувствовали себя в своей стихии. Талант шиита проявляется в борьбе, а не в труде. Прирожденные скептики и бунтари, люди с обостренным чувством собственного достоинства и чести, неутомимые оппозиционеры, готовясь к бою, они вновь обрели уверенность.
Для иранцев шиизм всегда был тем, чем для наших [польских] заговорщиков в эпоху восстаний служила сабля, хранившаяся под чердачной балкой. Если жизнь оказывалась в меру сносной, а силы еще не были организованы, завернутая в промасленные тряпки сабля хранилась в тайнике. Но когда звучал боевой сигнал, когда наступала пора вступить в борьбу, скрипела лестница, ведущая на чердак, затем слышался топот лошадиных копыт и свист рассекающей воздух сабли.
Из записей (8)
Махмуд Азари вернулся в Тегеран в начале 1977 года. Восемь лет он провел в Лондоне, зарабатывая на жизнь переводами книг для различных издательств и экстренных материалов для рекламных агентств. Этот пожилой одинокий человек любил на досуге прогуливаться, беседуя со своими соотечественниками. При этих встречах спорили в основном о трудностях, переживаемых англичанами, ибо даже в Лондоне САВАК был вездесущ и приходилось воздерживаться от разговоров о положении на родине.
К концу своего пребывания в Англии он получил из Тегерана несколько писем от брата, доставленных неофициальным путем. Отправитель уговаривал его вернуться, сообщал, что приближаются интересные времена. Махмуда интересные времена настораживали, но в их семье брат всегда брал верх над ним, поэтому он уложил чемоданы и возвратился домой.
Города он не узнавал. Некогда этот спокойный оазис среди пустыни превратился теперь в шумное скопище. Пять миллионов сбившихся в кучу жителей пытались чем-то заняться, что-то говорить, куда-то ехать, как-то прокормиться. Миллион машин увязал в узких улочках, где движение замирало на нуле, ибо следовавшая в одном направлении колонна натыкалась на колонну автомобилей, спешивших в противоположную сторону. Вдобавок оба этих потока атаковали, рассекали и разбивали колонны, напиравшие справа и слева, с северо-востока к юго-западу, образуя гигантские чадящие и гудящие пятиугольники, запертые в тесных закоулках, как в клетках. Тысячи автомобильных сирен тщетно сигналили с рассвета до самой ночи.
Махмуд заметил, что люди, когда-то такие спокойные и вежливые, ссорятся по любому поводу, озлобляются по пустякам, готовы выцарапать друг другу глаза, кричат и ругаются. Они напоминали ему каких-то странных, сюрреалистических, раздвоившихся чудовищ, у которых члены услужливо изгибались перед кем-либо важным и влиятельным, а другие в тот же самый момент давили и топтали какое-нибудь беззащитное существо. Вероятно, тем самым достигалось некое внутреннее равновесие, правда, жалкое и низкое, но необходимое для того, чтобы удержаться на поверхности и уцелеть.
Махмуд опасался, сможет ли он предугадать, впервые сталкиваясь с таким монстром, какие члены у того отреагируют первыми: те, что готовы изгибаться, или же те, что способны затоптать? Скоро он убедился, что последние здесь более активны и как бы постоянно рвутся вперед и что отступают здесь только под давлением важных обстоятельств.
Во время первой прогулки он направился в парк. Сел на скамью, которую занимал какой-то человек, и попытался завязать с ним беседу. Но тот встал и, не говоря ни слова, поспешно удалился. Махмуд возобновил попытку, заговорив через минуту с другим прохожим. Тот поглядел на него о таким испугом, словно увидел безумца. Махмуд оставил его в покое и вернулся в гостиницу, где остановился по приезде.
В конторке заспанный, нелюбезный тип сказал ему, что он должен явиться в полицию. Впервые за восемь лет Махмуд ощутил страх и понял, что это нестареющее чувство; тот же самый внезапный холодок по спине, столь памятный с давних лет, та же самая слабость в ногах.
Полиция занимала невзрачное, затхлое здание в конце той же улицы, где находилась гостиница. Махмуд встал в длинную очередь, состоявшую из мрачных, апатичных людей. По другую сторону перегородки сидели полицейские и читали газеты. В большом плотно набитом помещении царила абсолютная тишина; полицейские читали и никто из очереди не решился подать голос. Непонятно, почему полицейские неожиданно приступили к работе. Теперь они гремели стульями, рылись в своих столах, и отчитывали посетителей, отпуская самые грубые ругательства.
