Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
И вот она вышла на знакомой станции и пошла через молчаливый, пока еще не проснувшийся весенний поселок. Дорожки разъезжались под ногами. Лужи были голубого цвета, потому что чистое небо раскинулось над головой. И пахло весной. Еще не спелой, очень-очень молодой, но уже присутствующей здесь, на этой станции, в этом поселке.
Бабушка обрадовалась, расцеловала Сашу с громкими чмоками и засуетилась: внученька с дороги, кормить, срочно кормить!
Саша, как только вырвалась из бабушкиных объятий, прошла в свою летнюю комнатку. Она показалась Саше совсем маленькой. Та же дурацкая розовая картинка висела на стене. Те же ветхие шторки шевелились на свежем воздухе, вплывающем через открытую форточку.
Саша посмотрела в окно и увидела старый длинный дом, который еще больше облез, три толстых дерева, подтаявший, почерневший снег.
Бабушка тараторила на кухне, о чем-то спрашивала и, не дожидаясь ответа, продолжала рассказывать свои немудреные новости: в погребе много картошки подгнило из-за дождливого лета; трех кур зарезала на праздники – Новый год, Восьмое марта и Пасху, а черную яйценосную курицу пожалела; в доме мыши объявились, да быстро с ними с помощью химии расправилась..
– Сашенька! Да что ты мне не отвечаешь? – появилась в дверях разрумяненная бабушка. – А-а… – протянула она. – Смотришь на писателев дом. – Шепотом добавила: – Горе у нас, Сашенька, ой, горе горькое…
У Саши закружилась голова, и предчувствие цепкими пальцами вцепилось куда-то, где начиналось дыхание.
– Что?
– Наш соседушка-то умер. Хоронили два дня назад.
– Где хоронили? – механически спросила Саша.
– Да на кладбище писателевом. Тут, за поселком. Народу понаехало, венков, венков!.. И жена была! Сыночек-трехлеточек остался. Грешила я на него, Сашенька, наговорами. Беспутный, одинокий, никому не нужный… У каждого ведь своя жизнь, Сашенька, кому лихо везет и он всем нравится, а у кого-то жизнь тихая, непонятная. Человек-то неплохой сосед был… Что он, меня чем-нибудь обижал? Или задирал? Не-ет. Хороший, добрый, только тихий. – И осторожно добавила: – Нелюдимый, прости господи…
Саша механически ела бабушкино угощение, механически отвечала на бабушкины вопросы и все спрашивала себя: «Что же случилось? Что же случилось? Что же случилось?»
Она знала это короткое слово «умер», но не могла понять его…
После обеда собралась на кладбище. Бабушка не спрашивала, может, даже догадывалась, куда внучка собралась, и все приговаривала:
– А ты поди, поди, воздухом подыши. Чистый у нас здесь воздух. Не то что в городе.
Саша медленно шла по поселку. Дорога ее лежала через тощенькую речушку, по деревянному трясущемуся мостику. Над речушкой склонилась старая верба, вся в пушистых почках. Речушка звенела, мостик прогибался и скрипел, верба призывно качала порозовевшими гибкими ветками. Саша отломила несколько веток и пошла дальше. Сзади с крайнего участка пронзительный старческий голос закричал:
– Ходют тут всякие, деревья портют! Сейчас собак поспущаю!
На кладбище было тихо. На двух-трех могилах работали люди в серой одежде – сгребали мусор, высаживали рассаду.
Синее небо весело трепетало, искрилось, как легкий шелк. Зловеще каркающие вороны возникали в нежном небе тенями, а потом исчезали – садились на ветви печальных кладбищенских деревьев.
Саша решила никого не спрашивать – найти могилу самой. И медленно шла по вязкой дорожке, всматриваясь в молчаливые памятники и кресты. Свежих могил почти не было. Встретила она всего две свежие могилы и с остановившимся сердцем всмотрелась в фотографии, увеличенные и застекленные. Но это был не он. И Саша шла дальше.
За полчаса поисков Саша старалась привыкнуть к мысли, что сейчас она увидит его могилу. Но когда увидела еще одну свежую могилу и алая лента, вспорхнув с венков, поставленных аккуратно, как шалаш, развернулась так, что она прочла его фамилию, – сердце стало тяжелым, как камень, и колючие слезы подступили к глазам.
Саша обошла могилу кругом и увидела его фотографию. На фотографии ему было лет сорок. Он не улыбался. И глаза, усталые, умные, темные глаза, смотрели прямо на Сашу. Пронзали ее.
Она заплакала.
Синее весеннее небо дышало над головой. Каркали вороны. Шелестели ветвями голые кладбищенские деревья.
Саша положила веточки вербы на венки и пошла прочь…
Вечером похолодало. Бабушка топила печь и звала Сашу:
– Иди, иди, внученька, погрейся по-настоящему. У батарей городских только распаришься, а тут – здоровье. Иди сюда!
Саша вошла к бабушке, присела на табуретку и заглянула в печь.
Рыжий огонь плясал на почерневших поленьях, и синие огоньки то тут, то там вспыхивали и прятались снова в рыжее пламя, как озорные дети.
Сухое тепло обожгло Сашино лицо. Кровь сильными толчками прилила к щекам.
Саша смотрела на веселое пламя. А перед глазами заметались картины: дождь, три толстых дерева, писатель на крыльце, скупо улыбающийся друзьям, телефонная будка у старенькой почты, сияющие окна в последний вечер, и качели, детские, милые, беспомощные качели, болтающиеся посреди дождя, посреди этой дурацкой, неустроенной жизни. Но раз болтались, была надежда?..
Ей захотелось увидеть, висят ли качели на старом вязе. Она выскочила из горячего печного круга, из жаркого тепла в синий, полусонный, холодный весенний дом.
Саша вошла в свою комнатку и приблизила лицо к стеклу. Сначала она ничего не увидела, длинные черные тени царапали стекло и рябили в глазах. Потом привыкла к мельканию теней и отчетливо разглядела в сгущающейся темноте длинный дом, тощенький заборчик, старые деревья…
На толстом суку одного из вязов болтались детские качели. Их было труднее всего разглядеть в этом весеннем вечернем шевелении. Но они качались на прежнем месте, и Саше показалось, что она отчетливо видит деревянное сиденье, обшарпанную краску и две веревки, как две тонкие натянутые струны.
Саша долго смотрела на то, как качели трепал ветер и они летели то туда, то обратно, и вдруг поняла, что никогда не прибежит к ним маленький мальчик, для которого и были повешены качели летом, что никогда не выйдет писатель на крыльцо длинного скучного дома с бидончиком в руке, что вообще, может быть, этот дом сломают, деревья спилят, качели выбросят, а на освободившемся месте появится образцовый дачный участок с грядками и симпатягой домиком…
Слово «никогда» равнодушно шевелилось в горячей голове, и Саша подумала, что, если она не увидит, как ломают дом, как срезают и выбрасывают качели, для нее все останется по-прежнему. Как на прежнем месте, в душе, остался писатель и она не верит в его смерть. И писатель жив, и дом жив, и качели – пока качаются – тоже живы!..
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
