Мы остановились резко. И я подалась вперед.
Он посидел еще немного в машине, будто решая для себя что-то.
Потом вышел и распахнул передо мной дверь. Я вынесла на улицу сразу обе ноги в утонченных сапогах на шпильках.
Он молча протянул мне руку.
Когда я коснулась его руки, то почувствовала остро, как никогда еще, наверное, не чувствовала, что только эта рука в мире имеет для меня значение!
И как мне теперь объяснить это после всего, что ему довелось увидеть?
Мы молча вошли в квартиру. Молча разделись. Я скинула сапоги, и гонору сразу стало как-то меньше. Вроде бы и не я это была там в клубе. А какая-то другая безумная женщина.
Я пошла на кухню ставить чайник. Что-то же надо было делать…
Когда я стояла у плиты, он подошел ко мне сзади, крепко взял за плечи и развернул к себе лицом. Требовательно отловил мой взгляд и сказал с отчаянием:
— Меня тебе было мало?
— При чем здесь ты? — запротестовала я. — Мне кроме тебя никто не нужен. Но это же просто… Спектакль!
— Нет! — Он категорично мотнул головой. — Нет! Не просто спектакль. Ты хоть себе-то не ври.
Я разозлилась и сбросила его руки со своих плеч.
— Зачем ты пришел? Ты все испортил и мне, и себе! Кто тебе сказал?
— Это неважно, — сказал он небрежно. — Подумаешь — поймешь.
— Я ведь не собиралась у них работать. Но один-то раз можно было попробовать?
— Нет, Кузнечик! Нельзя, — сказал он твердо. — А меня ты разве спросила?
— Если бы я спросила, что от этого изменилось бы? — Я начинала заводиться, и правда, как мне в эту минуту казалось, была на моей стороне.
— Что изменилось бы? — переспросил он, присаживаясь на подоконник.
Медленно вынул губами сигарету из пачки. Закурил.
— Изменилось бы то, что ты не пошла б позориться! Изменилось бы то, что ты бы меня не обманула! А еще, изменилось бы то, что у меня не возникло бы вопросов по поводу твоего уважения ко мне как к мужчине. — Он прищурился, выпустил дым в потолок и закончил почти спокойно: — Потому что сейчас это для меня бо-оль-шо-ой вопрос!
— Я не понимаю, при чем здесь неуважение, — слегка растерявшись, но не подавая виду, сказала я. Я чувствовала, что должна его убедить в том, что права именно я. — Тысячи актрис играют во всяких там сценах. И почти все они замужем. И ничего. Я просто тебя не понимаю!
— Ну ладно… — сказал он, вставая, — не понимаешь. Будем считать, что это не навсегда. Просто, я не их муж… И это не роль, не искусство, а…
Он оборвал себя на полуслове. Видимо, так и не нашел, как все это назвать так, чтобы уши мои не увяли.
Он повернулся к окну, засунул руку в карман. Другой оперся о стену, зажав между пальцами сигарету. Меня прошибла дрожь. Мощнее переплетение вен. Широкая ладонь. Длинные сильные пальцы. Мне кажется, даже если бы я ослепла, я узнала бы его руки из тысячи чужих с одного прикосновения.
Надо срочно спасать положение! Я подошла и уткнулась носом ему в спину.
— Не сердись! Пожалуйста! Ну давай мириться, Севка! — И я стала настойчиво стучаться лбом в его спину. — Прости…
— В общем, Ева, дело обстоит так. — Я встрепенулась, потому что, во-первых, он почти никогда не называл меня Евой, а во-вторых, такого голоса у него я не слышала никогда. — Я не хочу расставаться с тобой, потому что я тебя люблю! Я не выгоню тебя к маме, потому что так ты ничего не поймешь. Но и простить тебя вот так запросто я тоже не могу!
Он повернулся ко мне лицом. Стиснул зубы. Под кожей заходили желваки. Я озадаченно молчала, не понимая, как же в таком случае жить дальше. Одно только понимала, что он меня любит. А все остальное значения не имело.
И тут он решительно направился к выходу из кухни, а в дверях резко обернулся и жестко сказал:
— Мне необходимо, чтобы ты кое-что поняла. Но придется объяснить тебе это чуточку иначе… Я просто возьму и выдеру тебя ремнем, Ева! Но сделаю это завтра. Так что если хочешь бежать — беги! Спокойной тебе ночи!
Я, оглушенная, стояла посреди кухни. Мне казалось, что я во поле береза, в которую ударила молния. Обычно у этих бедных деревьев мгновенно отстреливается вся кора.
Потом я вдруг свято поверила, что неудавшийся дубль можно переснять заново, как в кино.
Я зашла в комнату. Остановилась в дверях. Смотрела, как он снимает пиджак, надетый на тонкий свитер. Расстегивает ремень… Нет. Стоп. Это невозможно.
Он обернулся и увидел меня, застывшую, в дверях.
— Я не понимаю, — закричала я срывающимся от возмущения голосом. — Какие у тебя вообще на меня права?! Что ты себе напридумывал! Ведь я тебе даже не жена!
— Не жена? — Он сурово на меня посмотрел. — Если это единственное, что во всем этом тебя смущает, я легко это исправлю.
— Почему завтра? — гаркнула я и вовсе непонятно зачем.
— Потому что ночь. Начнешь орать, соседи прибегут.
— Я не начну орать, — с патологической уверенностью сказала я.
— А вот это вряд ли… — мрачно ответил он. — Спать давай. Говорить не о чем.
Я долго сидела на кухне. Очень долго… Курила забытые на столе сигареты. Что парашют? Что стриптиз? Что это в сравнении с тем, что со мной происходило теперь. В жизни не испытывала я такого ужаса, как перед лицом человека, которого безумно любила.
Но есть вещи, которые преодолеть невозможно. Меня нельзя было загонять в угол. Мне нужна свобода.
Я не хотела признавать себя побежденной. Я встала. Оделась и вышла из этого дома навсегда, гордо оставив на столе честно заработанные сто долларов.
* * *
Дежа вю. Васильевский остров.
Глубокая ночь. Невыносимо пахнет весной.
Все это когда-то уже было. Острое, как боль, узнавание.
Либо жизнь свою я уже прожила когда-то с начала до конца. Либо в прошлый раз жила ее в обратном порядке от смерти к рождению. Иначе откуда это странное чувство?
Невыносимо пахнет весной.
Невыносимо! Как будто бы сейчас вот-вот чихнешь всей душой. И никак не получается. А так щекотно! Весна пахнет счастьем, которое еще впереди.
Но когда счастье покидает тебя в начале весны — это несовместимо с жизнью. Как прыжок с перекосившимся парашютом. Как смерть на взлете.
Я видела этот ужасный момент своей жизни раз сто. За долю секунды видением мелькал он передо мной, и сердце успевало откликнуться тревожной занозой. Только я никак не могла понять, что же там со мной происходит.
Васильевский остров.
Мигающий оранжевый светофор.
Блестящий после дождя асфальт.
