Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Вскоре мы двинулись дальше. По дороге обогнали чей-то обоз. В обозе за полевой кухней, закутавшись в свои холодные шинелишки с накинутыми поверху мешками и каким-то тряпьем, двигалось полтора десятка пленных немцев. Сзади их подпирала морда лошади следующей повозки, и никакой специальной охраны. Подумалось: вот бы комбат сдал их в эту колонну и не брал грех на душу. Позднее мне рассказали доводы комбата. Он, кадровый офицер, попал в окружение под Киевом осенью 1941-го. Бежал. Скрывался дома под Сумами. Хорошо, что недалеко оказалось. При подходе нашей армии вернулся в ее ряды, то ли перешел фронт сам, то ли с партизанами. Дальше пошли проверки. Как-то у него обошлось (в плен ведь не сдавался). Стал младшим, потом старшим лейтенантом. Вот недавно произвели в комбаты вместо убитого Ершова. Однако «пятно» осталось. Долго не награждали и не повышали в звании. Он знал, что на заметке у особистов (СМЕРШ). Боялся где-либо споткнуться, но немцев ненавидел люто. Говорили, что его семью расстреляли немцы. Поэтому и здесь он испугался, что, если пленные сбегут, ему «кранты», и, конечно, ненависть. Это многое объясняет, но не оправдывает. Более того, в марте, при штурме Альтдама, он в пылу боя приказал расстрелять сдавшихся солдат противника, о чем я расскажу позже. В конце апреля под Потсдамом Бойко был тяжело ранен. 30 лет спустя, при очередной встрече в Москве с однополчанами, он искренне говорил, что не помнит этих случаев, как и многое другое. Сказалась тяжелая контузия? Или внутреннее неприятие этих фактов?
Первых гражданских немцев я увидел при наступлении (точнее, беспрепятственном движении) на Познань и далее до Кюстрина, что на границе с Германией.
Мы вслед за танками подъехали к колоссальному противотанковому рву. Он тянулся вправо и влево — сколько глаз видит. Виднелись и укрепления (дот, траншея). Сразу сообразили, что здесь была подготовлена довольно крепкая оборонительная линия, но немецкие войска, очевидно, не успели ее занять из-за общей дезорганизации. Во всяком случае, никакой стрельбы, обозначавшей наличие войск противника, не было. Только шум моторов и лязг гусениц танков. Через ров был проложен временный мост. Его должны были взорвать при подходе наших войск, но не успели, скорее, еще не ожидали нашего появления. Через мост потоком шли танки. Саперы укрепляли и расширяли его. Мы остановились на обочине, пропуская танки вперед.
Уже подъезжая к мосту, мы увидели по другую сторону дороги длинный обоз. Мощные холеные лошади были запряжены в большие повозки, представлявшие V-образные решетчатые короба. На крупных колесах были шины, как у автомобиля. Повозки были доверху забиты домашней утварью (матрацы, сундуки, корыта, ведра и узлы, узлы, узлы). На повозках сидели женщины и дети, а мужчины стояли у лошадей. Беженцы, немецкие беженцы, быстро сообразили мы. Казалось, обоз, весь устремленный к мосту, только-только остановился. Не успел он проскочить по мосту и бежать дальше в Германию до подхода наших танков (может, поэтому мост и не взорвали?). Лица мужчин и женщин, которые я разглядел, были напряженно-суровые. Дети смотрели с любопытством, еще не понимая, что происходит. Вот наш офицер, шедший в окружении нескольких солдат, сказал что-то немцу, стоявшему у головной лошади, очевидно старшему, и тот стал заворачивать лошадей обратно. Вскоре на одну из повозок прикрепили желто-черно-красный флаг — флаг Веймарской республики. Флаг как бы говорил: «Мы не фашисты, мы мирные люди».
Обоз повернул обратно, и я, как и многие, злорадно подумал: вот теперь натерпитесь, как наш несчастный народ, который вы разорили и унизили, пытаясь утвердить превосходство своей арийской нации. Флаг на обозе, конечно, был слабой, но все же защитой от надвигавшейся опасности. А опасаться было чего. Все ненавидели немцев, отождествляя их с фашистами.
Особенно поляки, которых не только поработили, но зачастую убивали за малейшее недовольство. Польские земли отдавали немецким колонистам по гитлеровскому плану ликвидации Польши и в дальнейшем ликвидации самих поляков. Теперь запросто кто-то из поляков мог лишить немца жизни только потому, что он немец. А уж отнять, ограбить у этих захватчиков-грабителей — запросто, милое дело. И грабили, и выгоняли с «освоенных» земель, убивали, правда, редко. Но это было! Ходили рассказы, что в ряде мест немецкое население просило защиты даже у русских солдат, для которых немцы были враги.
Вся Европа относилась к немцам если не с ненавистью, то весьма отрицательно. По существу, гитлеризм сделал немцев на какое-то время нацией-изгоем в цивилизованном мире.
После Гощина наступление (точнее, беспрепятственное движение) продолжалось. Без сопротивления мы освобождали в Польше город за городом (Ленчица, Иновроцлав), поселок за поселком. Все целое, нетронутое. Отмечали с горечью, что здесь не то что у нас, где почти все сожжено и разрушено отступающими немцами. Сейчас они бегут без оглядки, не успевая даже закрепиться на подготовленных рубежах.
Запомнилась остановка на ночь в небольшом поселке (а может, деревне). Все дома в садах. Расположились в нескольких сельских домиках, брошенных в спешке немцами-поселенцами. Кое-где мычат недоенные коровы, блеют овцы. В погребках запасы провизии, консервы, компоты и прочая снедь. Наши проблемы с недостаточным питанием исчезли. Все бойцы почти перестали ходить на кухню, разве за хлебом, кипятком и чаем. Готовим сами в котелках, подвешенных над костром, или в брошенной посуде (кастрюлях, сковородах, а то и в тазах).
Мы, разведчики и связисты, расположились в одном из домиков. Я вышел на улицу, прислушался. Тихо, мирно, безветренно и слегка морозно. Падает снежок. Слышны негромкие голоса у других домов. Редкое ощущение покоя. Утром встали спокойно. Снаружи та же тишина, все покрыто белым нетронутым снегом. Сад вообще выглядит сказочно, с облепленными снегом стволами и ветками. Та же мирная тишина, не хочется уходить с улицы. Доброжелательно беседуем с поляками на ломаной смеси языков, польском и русском. Они еще не разделились на две враждующие группы. Наслаждаются миром и освобождением. Однако короткий завтрак, и снова в путь.
Повернули на Познань, город, уже окруженный нашими войсками. Обреченный гарнизон Познани еще долго, около месяца, сопротивлялся у нас в глубоком тылу. Зачем они это делали и напрасно гибли — непонятно. Ограниченность командования, страх или его упрямство в сочетании с дисциплинированностью немцев? Из разговоров с ранеными, едущими на телегах нам навстречу, мы узнаем, что наши танкисты уже подошли к Кюстрину, который расположен на границе с Германией, и захватили плацдарм в 60–70 километрах от Берлина! Еще рывок, и Берлин падет?
По дороге, на одной из остановок, нам зачитали обращение Военного совета фронта, подписанное Жуковым, где говорилось, что враг разбит и деморализован. Здесь, в прорыве, у него мало или совсем нет войск (действительно, уже несколько дней не слышно ни одного выстрела, не видно ни одного самолета). Уже захвачен плацдарм за Одером, а это последняя водная преграда. До Берлина всего несколько десятков километров. Нашей группировке предлагалось (точнее, звучал призыв) сделать последний рывок и «с ходу овладеть фашистским логовом — Берлином». Мы были солдаты, естественно, не знали общей обстановки и безоговорочно верили авторитету Жукова («Где Жуков, там всегда победа»). Однако обращение, в наших глазах, попахивало авантюрой. Тылы отстали, боеприпасов мало (у нас только то, что было захвачено с собой на плацдарме), пехоты почти нет, она только подтягивается. Плацдарм, конечно, хорошо, но немцы наверняка уже сосредотачивают под Берлином свои, пусть последние, силы. Ничего не выйдет, как бы не попасть нам всем в ловушку. Ведь правый, северный, фланг фронта почти голый (наш сосед справа, 2-й Белорусский фронт, далеко отстал). Если противник ударит оттуда, нас легко окружить. Конечно, мы, солдаты, не знали всей обстановки, но солдатское чутье, основанное на опыте фронтовой жизни за эти 2,5 года, подсказывало, что такой вариант событий возможен. Подсказывало, конечно, тем, у кого голова варит, обстановкой интересуешься, ситуацию анализируешь.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
