Не здесь мое место, но где оно, я больше не знаю. Прошлым жить нельзя, но и будущего я не вижу. Нельзя вечно прятаться в уюте родительского дома, но и возвращаться в Эдинбург, на место преступления, страшно.
Конечно, в голову проникают думы о переезде в Буэнос-Айрес, где можно было бы влиться в ряды других танго-эмигрантов. Получила бы свое танго-прозвище: Болгарка. Танцевала бы каждую ночь, ища забвения и спасения в объятиях странных мужчин. Сняла бы комнатенку где-нибудь в Сан-Тельмо, если бы могла себе позволить это. Но я не могу, не могу позволить себе стать Джульеттой.
Не могу и не хочу. Не хочу убегать на этот раз. Хочу стать одной из тех, кто остается. Слишком часто, на слишком многих милонгах, в слишком многих городах я оказывалась транзитным пассажиром.
И тут поступает предложение поработать за границей. Почему нет? Терять все равно nada — нечего. И снова сборы, боль прощания с родителями, старыми друзьями, небом и океаном, и я пересекаю Тихий океан. На сей раз путь мой лежит на восток — в Эквадор — с обратным билетом в Шотландию.
Моя задача в Эквадоре — написать об орхидеях. А это значит отправиться в экспедицию с толпой фанатов, которые показывают мне, что орхидеи для них — то же самое, что для некоторых танго. Моя цель — на месяц забыть обо всем. Моя сверхзадача — найти танго. Ведь в Эквадоре танцуют танго?
Конечно, дважды в неделю. В Кито, в богемном Cafélibro, стены которого украшены живописью с картинами танго. Им управляют черноволосая Сильвия и Гонсало с бородой перечного цвета. Они — идеалисты, вложившие все свои сбережения в это рискованное предприятие; миллионов оно не принесло, но позволяет жить так, как они всегда мечтали. Сильвия — профессиональная танцовщица с рассеянным взглядом женщины, которая вечно что-то забывает: «Не могу вспомнить ваше имя… Ах да, Капка…» Все интересные люди Кито рано или поздно появляются в Cafélibro. Обучает танго внушительная дама Росарио, и сегодня урок волькады.
Мне-то, конечно, волькаду выполнять приходилось. Женщина опирается на мужчину, перенося свой вес; при этом ее нога выдвигается вперед, как бы подметая пол. Это движение требует доверия, выглядит гламурно и воспринимается поэтично — если вы Карлос Гавито и Марсела Дюран и все делаете правильно. Если же нет…
— Прости, — бормочет мой партнер, молодой парень, метис, с диковатыми чертами лица. — Я новичок.
С какой стати новичку потребовалось учить волькаду? Он должен «идти» — как завещал мне давным-давно Диего из Confitería Ideal. Минуточку, парень прекрасно ведет, и в конце концов я еще не успела окончательно превратиться в спесивого танго-сноба. Зовут моего визави Рамон, он экскурсовод двадцати пяти лет с толстыми губами, кучерявыми темными волосами и несчастными глазами конкистадора.
В конце занятия Росарио указывает на меня.
— Она танцует в закрытом объятии, в аргентинском стиле с европейским налетом. Смотрите внимательно.
Не успела я прийти в себя от этого знака внимания, как Росарио схватила меня железной хваткой и на глазах у двадцати человек повела под песню Анибаля Тройло Tristezas de la calle Corrientes («Грусть улицы Коррьентес»). Вечно Коррьентес… можно подумать, что других улиц в Буэнос-Айресе нет.
И вот в трех тысячах метров над уровнем моря, в центре Анд пятидесятилетняя эквадорка в черных кроссовках для танго и тридцатипятилетняя болгарка в красных туфлях на каблуках (скромные семь с половиной сантиметров) танцуют танго. Я выше ее, а она сильнее. Мощная, как крепость инков. Мы не на улице Коррьентес и не грустим. Росарио ведет меня на многочисленные волькады, которые требуют от обоих партнеров тренированной спины — спасибо, Господи, за плавание. Нет, нам совсем не грустно, честно говоря, я чувствую себя счастливой!
И после занятия, на милонге, где играет приезжий аргентинский оркестр San Luis Tango, а певец с набриолиненными волосами драматически вглядывается в пространство, я счастлива, пусть даже в моих глазах стоят слезы. Скромная задача коллектива — «объединять мир своей музыкой» — поведал мне позднее смуглый вокалист, ну а пока он поет Cascabelito («Колокольчик»).
Колокольчик, динь-динь, смейся, смейся, не плачь… твой кристальный смех, где же он? Смейся, смейся, не плачь. «Колокольчик» становится моей новой любимой песней. На карнавале юноша встречает таинственную незнакомку. Поцелуи, смех, как хрустальный колокольчик, — больше они не встречались. Но в своем сердце он навсегда сохранит воспоминание о ней, что бы ни случилось, — а ничего хорошего с юной девушкой на карнавале случиться не может, оттуда дорога только вниз.
(Пауза. Тема карнавала — целый жанр в танго-лирике. «Карнавал круглый год», «Всегда карнавал», «Коломбина» и «Смейся, Паяц» отражают дух танго. Карнавал олицетворяет круглосуточную танцевальную вечеринку. Где царят дух отчаяния, желание забыться и эфемерная любовь. Девушка, чье лицо угадывается под маской, исчезнет навсегда, клоун с нарисованной улыбкой рыдает. Мы знаем, что все закончится плохо, и конфетти завтра обернется мусором. Но разве подобное не отражает жизнь человека, вопрошает танго. И тут же отвечает: «Все пройдет, и только музыка вечна».)
— У тебя все будет хорошо, Колокольчик, — обнимает меня Гонсало, а Сильвия стискивает мою руку:
— Видишь там женщину, дорогая? — она показывает на печальную красавицу за соседним столиком, лет сорока с чем-то, подпевающую «Смейся, смейся, не плачь», с глазами, полными слез. — Не помню, как ее зовут, приходит сюда каждую неделю, с тех пор как потеряла мужа в прошлом году. Рак.
Рамон тоже сидит рядом.
— Ты счастливица, раз можешь плакать, — бросает он небрежно. — Я сто лет уже не плакал.
— Да что ты видел в жизни, дружище? — отзывается Гонсало. — О чем тебе горевать?
Рамон не возражает, и вскоре мы танцуем под «День, когда ты меня полюбишь». Когда он не пытается делать волькады и просто ходит, то обнаруживает такой талант, что мне не хочется грустить. В предрассветные часы мы доходим до моего отеля в безлюдном Старом городе и пьем кроваво-красный сок тамарилло в баре.
— Боюсь, однажды взорвусь, как Пичинча, из-за того, что не могу поплакать или разозлиться, — признается Рамон. Мы оба смеемся, но десять лет назад, когда вулкан изверг столб пепла высотой пятнадцать километров и даже в солнечный день Кито накрывало гигантской тенью, смешно никому не было.
— Мне тогда исполнилось пятнадцать. Моя мама запаслась консервами, как в фильмах-катастрофах, и мы неделями не могли выйти на улицу. Что ты делала десять лет назад?
— Мне было двадцать пять, и я открыла для себя танго. А ты как увлекся танго?
— Три года назад я встретил девушку из очень богатой и ультраконсервативной семьи. Они противились нашим отношениям, ведь я никто. Она, конечно, была девственницей. Спустя год я… ну, знаешь, уговорил, после чего ее накрыло разрушающее чувство вины. Я бы сделал все, лишь бы остаться с ней. Но получалось, что это я причинял ей все эти страдания. Пару месяцев спустя родители отослали мою девушку в Аргентину, в религиозную общину, как можно дальше. Они знали, что нищий паренек не сможет себе позволить поехать туда. А письма от нее приходили такие, как если бы их писал другой человек. Мысли только о Боге, словно нашла себе другого возлюбленного. Я не мог перестать думать о ней, копил деньги как сумасшедший и в прошлом году все-таки поехал в Аргентину. А когда мы встретились, по ее глазам понял, что она не будет со мной. Она уже не была со мной. Эй, что с тобой?
