К своим болезням он относился с известной долей иронии. Как-то раз мы с Александром Алексеевичем Зиничевым были у Акселя Ивановича дома. Он, молодцеватый, в строгой тройке, встретил нас, стоя на фоне военно-морского флага, прикрепленного к стене, — подарка балтийских военных моряков. Рассказывая о своих мытарствах в больнице, заметил: «Сердце — сердцем, но вот и сосуды мозга тоже сдают, питание мозга ухудшается. Чудить, в общем, начинаю. По этому поводу количество иностранных журналов, которые я получал, мне для облегчения моей жизни изрядно сократили…» — в его глазах блеснул озорной огонек, и он тут же дал такую едкую характеристику завсегдатаям кунцевской «кремлевки», что было ясно: рассказ про сосуды — камешек, который он забросил сам, чтобы посмотреть, какие круги пойдут по воде.
К болезням прибавлялось и другое: постепенно уходили из жизни его ровесники, его друзья. Он, работавший теперь в системе Академии наук и состоявший в ней «тридцать лет и три года», конечно, хорошо знал этот круг ученых — прежде всего академиков-радистов и радиофизиков. Но близкие отношения оставались у него теперь с очень немногими академиками — с академиком Владимиром Александровичем Энгельгардтом, биохимиком, с академиком Николаем Николаевичем Семеновым, тем самым, который, еще молодым, изображен вместе с П. Л. Капицей на знаменитом портрете Б. М. Кустодиева. Это были люди его склада.
Несколько позабытых уже слов из моей дневниковой записи от 5 февраля 1973 года о взаимоотношениях А. И. Берга с академиком А. Д. Сахаровым: «Пришел к Бергу академик Сахаров с петицией об отмене в стране смертной казни и попросил Берга поставить свою подпись». Положение щекотливое.
Сахаров уже тогда был Сахаровым: с одной стороны, творец водородной бомбы, с другой — активный борец за гражданские права, за облегчение участи политзаключенных. Берг мгновенно прикинул: хорошо ли будет, если его имя окажется в числе «подписантов»? Получалось: для бывшего заместителя наркома электропромышленности, бывшего заместителя министра обороны СССР — нехорошо. Берг тут же нашелся: «А вы знаете, я, в общем-то, против отмены смертной казни. Более того, я буду настаивать, чтобы в ближайшее воскресенье расстреляли публично, на Красной площади, академика Лысенко!» Сахаров откланялся.
Аксель Иванович прекрасно понимал роль академика Лысенко в борьбе с генетикой. Тогда роман «Белые одежды» В. Д. Дудинцева еще не вышел в свет, не был опубликован и журнальный вариант этого произведения («Нева», 1987 год), но Аксель Иванович и до их выхода знал всю подноготную борьбы с генетикой: по его словам, он был членом рабочей комиссии АН СССР[240], рассматривавшей деятельность академика Т. Д. Лысенко, и знал о его приемах в этой борьбе, что называется, из первых рук.
Яков Наумович Фельд, член ученого совета «сто восьмого» и член Дома ученых, рассказывал мне тогда: «В Доме ученых работал хороший буфет, который посещали многие видные работники науки; мест всегда не хватало — приносили дополнительные стулья, приставляли их к столикам. Но стол, за который садился Т. Д. Лысенко, всегда пустовал: никто не хотел садиться с ним за один столик. Он молча, в одиночестве, восседал за этим столиком и так же молча удалялся».
Но добавлю еще несколько слов о Сахарове. После испытаний гигантской силы водородной бомбы маршал Митрофан Иванович Неделин на полигоне предложил Андрею Дмитриевичу Сахарову первым поднять бокал за успех. «Сахаров поднял бокал и выпил зато, чтобы „изделия“ взрывались над полигонами и никогда — над мирными городами»[241].
М. И. Неделин (он впоследствии погибнет на дальнем полигоне во время аварии, случившейся при запуске ракеты, и прах его опознают только по оплавленным пуговицам маршальского мундира[242]. — «По оплавленной звезде Героя Советского Союза!» — спорят некоторые ветераны «сто восьмого», информированные, из числа бывших военнослужащих — работников полигонов; но я пользуюсь данными тогдашнего директора «сто восьмого» Ю. Н. Мажорова, которого об этом трагическом инциденте сразу же известили и который, помнится, позвонил мне, сообщив о случившемся) ответил притчей:
«Сидит бабка на печи, а старик перед образом на коленях просит:
— Господи, укрепи и направь… укрепи и направь…
— Старый, — говорит ему старуха с печи, — моли только об укреплении. Направим мы уж как-нибудь сами…»
Направляющей силой в те годы были военные или, более точно, верхушка военно-промышленного комплекса. Сахаров же «не хотел и не мог смириться с той ролью, которую обозначил ему в притче Неделин»[243]. С этого началась трагедия ученого…
Перебирая высказывания об А. И. Берге академиков и связанные с ними эпизоды, можно вспомнить и исключительно положительную характеристику, которую дал Акселю Ивановичу недавно скончавшийся (а он прожил долгую, наполненную событиями жизнь) академик Борис Евсеевич Черток: «Аксель Иванович среди ученых был яркой личностью… Он не стеснялся высказывать свои, иногда очень резкие, суждения по вопросам технического прогресса и экономической политики»[244].
Но продолжим рассказ о последнем дне Акселя Ивановича.
9 июля ровно в 9 часов 15 минут я был на месте, в своем служебном кабинете «сто восьмого». Лидия Михайловна Остольская[245], так уж было заведено, приходила на несколько минут раньше. «Юрий Николаевич, — сказала она упавшим голосом, — только что звонила Нина Сергеевна (Нина Савватеевна Рутковская, в обиходе — Нина Сергеевна, была референтом Акселя Ивановича). Она говорит…» Дальше можно было не продолжать. Я пошел к генеральному директору Ю. Н. Мажорову. Он был у министра. Ожидая его, стал прикидывать: что может понадобиться в этой ситуации, в общем-то назревавшей, но всегда неожиданной.
