59
Проблемы со слухом всегда вызывали у Тимура какое-то чувство неполноценности, которые он должен был компенсировать чем-то другим: силой, умом, талантом. Он рос болезненным ребенком, и мама частенько писала записки в школу, что он болен, объясняя этим его отсутствие на занятиях. Врача не вызывали, так как родители не видели в этом смысла. Тимур всегда испытывал сильную неловкость, когда приходилось объяснять свое отсутствие не голым фирменным бланком справки, а маминой запиской и тем, что родители боятся, что он подцепит в поликлинике грипп.
Всю его жизнь, как Тимур только начал воспринимать себя как личность, ему хотелось походить на деда. Соответствовать ему. Это не получалось. И тогда он чувствовал себя никчемным и думал о том, что природа отыгрывается на детях и внуках. Тень деда все время стояла за спиной. На него равнялись. Жить в тени большого дерева могло только дерево той же породы. А он ощущал себя каким-то карликовым гибридом-уродцем, чье семечко упало под раскидистыми кронами настырных американских кленов и корабельными соснами, уходящими разлапистой кроной в поднебесье. Он знал, что никогда не достигнет уровня потолка деда и никогда не будет на той высоте. То, что он плохо слышал, заставляло его карабкаться вверх лишь упорнее: искривиться и все равно тянуться к солнцу, не закрытому резными листьями, танцующими от дуновений ветра и рождающих ажурную игру света на траве. Природа, сыгравшая с ним злую шутку, пошутила еще раз и передала ему гены дедушки, в которых было заложено стремление быть лидером, ген амбициозности и честолюбия. Природа посмеялась над ним каким-то хулиганским смехом отбившихся от дома подростков, пускающих в редких прохожих из рогаток дымящиеся бычки, словно бумажные галки-самолетики. Он знал, что он в какой-то мере изгой. В сущности, любой человек, который не стайный, уже изгой. Любой, кто умнее, талантливее, красивее, богаче. Любой, кто непонятен. Тот, кто глупее или беднее, — тоже изгой. Люди смотрят на таких, как из иллюминатора на подъеме самолета, и знают, что никогда не опустятся и не приблизятся, чтобы увидеть человека в полный рост. Им он просто неинтересен. Тимур был изгой вдвойне: общение с ним было для людей трудно. Они не хотели кричать, когда это не шло из глубины их сердца. Они хотели ловко жонглировать словами, кидать полый шарик для пинг-понга, воланчик для бадминтона или хотя бы легкий волейбольный мяч. Мячик можно было ловко поймать — и кинуть назад.
Он не очень страдал от того, что его не брали в свою компанию, в которой ему было скучно, так как многое он просто не улавливал среди всеобщего гомона. Он привык к одиночеству и становился все более самодостаточным. Снимал слуховой аппарат — и проваливался в тишину, в которую проникали только очень громкие, душераздирающие для других звуки. Ничто не мешало ему думать. Он жалел, что у него не было дара художника или писателя. Рисовать ему очень нравилось — и это искусство не требовало слуха. Но природа не дала ему этого таланта в той мере, в какой он мог бы реализоваться как личность.
В девятом классе они решили с Аркашей, что пойдут на факультет вычислительной математики и кибернетики, получат специальность, за которой и настоящее, и будущее, программисты всегда нужны. Родители говорили, что весь следующий год надо будет готовиться и заниматься с репетиторами, чтобы поступить. Аркаше было проще, он победитель городской олимпиады, но это ничего не значит: по жизни может получиться все наоборот: побеждает тот, кто может выдержать длинную дистанцию, а не тот, кто вырвался вперед на короткой.
