Девушка смотрелана него и не могла вымолвить ни слова.
Арес, грустноулыбаясь, опустил глаза.
- Много лет подокном одной принцессы, в надежде, что однажды она возьмет меня к себе или...
— Пойдет с тобой,— закончила за него Алина и уткнулась лицом ему в грудь. - Твоя принцессапойдет с тобой.
В целом мире,сколько бы она ни искала, ближе и дороже этого юноши у нее не было никого. Ссамого детства она знала, что в ее жизни есть особенный друг... Ее пытались лечить,но не долечили, потому что лекарства были все не те.
— Укуси меня, —попросила Алина. Арес засмеялся и пообещал:
— Как-нибудь.
Они стоялиобнявшись и смотрели друг на друга, пока солнце не покатилось за снежныеверхушки гор.
- Нам пора, —сказал Арес и, весело поморщившись, добавил: — Белый лимузин был бы кудалучше, но...
Алина застегнуладо конца молнию на куртке и боязливо провела ладонью по жесткой белоснежнойшерсти волка.
«Не бойся. Тытолько крепче держись», — раздался у нее в голове голос Ареса.
Девушка перекинуланогу через круп волка и уселась на спину, ухватившись за толстую шкуру назагривке.
- Домой! —крикнула она.
Где он — их дом?Для нее отныне это не имело никакого значения.
Сперва Аресдвигался неспешным шагом, но вскоре перешел на легкую рысцу, а с нее насумасшедший галоп.
С огромнойскоростью мимо проносились деревья, Алина полулежала на мощной спине, и с лицаее не сходила сияющая улыбка.
Эпилог
Между заснеженныхберез по широкой тропе бежали белый волк и золотистая волчица с краснойленточкой на шее.
«Не переживай, у менятоже не сразу получилось, охота дело такое...» — заметил волк.
Золотистая волчицанабросилась на него, награждая ударами лап.
«Все бы у меняполучилось! Мне просто жалко зайца!»
Арес примирительнолизнул волчицу в нос.
«Уверен, заяц тебеза это благодарен. Купим в магазине что-нибудь! Чипсы?»
Алина вскочила соснега и бросилась бежать, прокричав:
«Догони меня!»
Лапы утопали вмягком рыхлом снегу, но нестись вперед было так легко, она не чувствовалатяжести тела, холода и усталости. Лес по обе стороны от тропы, знакомый сдетства и давно позабытый, теперь стал для нее совсем другим. Она слышала тресккаждой веточки в чаще, видела каждую снежинку на верхушке елей. Лес был живым,он разговаривал, и волчица знала, на каком языке.
Арес догнал ее ипобежал рядом, напомнив:
«Сейчас будет томесто, где мы впервые встретились».
Алина вспомнилародителей, и ей взгрустнулось. В детстве мама с папой возили ее по этой самойтропинке на санках. А в их маленьком деревянном домике всегда вкусно пахловыпечкой.
Домик с тех порпокосился и как будто осел, но в нем все еще можно было жить.
Арес тоже выгляделподавленным. Ведь место счастливой встречи также было местом смерти и могилой.
Волки пробралисьпод елями и уселись возле заснеженного бугра. Тут покоилась мать Ареса.
«Ты позвонишьсвоим приемным родителям?» — неожиданно спросил он.
«Позвонить? Чтобыпорычать им в трубку!»
Волчица наклонилаголову, разглядывая могилу, затем сказала:
«Я им напишу...они достойны знать, что они хорошие люди и я их любила».
Волки недолгопосидели около могилы и побежали прочь.
«Как думаешь, несменить ли мне имя? — поинтересовалась волчица. — А то волчица Алина как-то незвучит!»
Арес усмехнулся.
«А по-моему, оченьдаже!»
«А по-моему, тымне льстишь!»
«А по-моему, тынарываешься на комплимент!»
Волчицаперемахнула через его спину и крикнула:
«Может быть, итак!»
Они неслисьвперед, не замечая никого, кроме друг друга.
И, как и прежде,не видели взгляда выцветших каре-зеленых глаз, который жадно провожал их.Колдунья чуть выступила из-за дерева и стояла не шевелясь, прижавшись морщинистойщекой к стволу березы. Рука старухи опустилась в складки черного плаща и вынулаодетую в черно-белое клетчатое пальто куклу с иглой в груди.
В заснеженныхАльпах, в невидимом постороннему глазу старом замке, ее преданно ждал раб.Элиас больше не играл, даже в шахматы, все, что ему осталось — это любить, вечнои безответно.
Франциска смотрелавслед настоящим влюбленным, и из ее глаз катились слезы.
Ее времябезвозвратно ушло — утекло, как вода сквозь деревянные доски старой пристани.В сердце, где любовь разбилась на миллиарды осколков, а надежда превратилась вненависть, долго жил клубок змей, согревающих одинокими ночами своим шипениемо сладкой мести. Но теперь змеи уползли, и не осталось ничего, кроме эханемой тоски, звенящего под пустыми сводами мертвого сердца.
