— Я очень старался, чтобы именно мне дали возможность проявить о тебе заботу, — сказал я. — Через пару минут сюда войдет мой босс, уж он-то знает, что делать. Но сначала я хотел, чтобы ты узнал, как я старался получить эту работу, потому что… в общем, я думаю, ты его не забыл, моего дружка.
Когда я назвал имя Джека, предатель снова заскулил от страха, да так, что мне пришлось переждать еще пару минут, прежде чем я смог добавить:
— Так что это тебе… за Джека.
Тут как раз вошел начальник моей смены и с ним еще двое парней, мы все переглянулись и начали. Да, неприятное было дельце. Но я им наслаждался, и, хотя гордиться тут нечем, я все же повторю — я получил удовольствие. Но только раз, всего один раз. Ведь это же был тот ублюдок, который продал Джека.
Конечно, я всегда знал, что долго это не продлится, — я о царстве Джека, потому что это именно оно и было — царство. Я не мог этого не знать, и от этого мне всегда было грустно. Но чему быть — того не миновать.
Когда я услышал, что его все-таки поймали, то с головой ушел в работу, подавлял в себе все чувства, чтобы ничем не выдать своей печали. Как я уже говорил, я всего лишь маленький винтик большой машины, а не самостоятельный игрок, и это всегда меня устраивало, к главным ролям в нашем опасном деле я никогда и не стремился. Лучше уж я буду делать то, что мне скажут. И все же, знаете что? Я всегда очень гордился своей причастностью к большому делу. Слышал об очередных его подвигах и всегда думал — я тоже приложил к этому руку. За спиной любого так называемого одиночки всегда стоит целая сеть, и ощутить себя однажды ее маленькой ячейкой… это дорогого стоит. Эта гордость останется со мной навсегда, я буду носить ее, как знак отличия.
Но я всегда знал, что рано или поздно это кончится, а потому готовился к этому заранее. И не пошел туда, на площадь Биль-Сантум, когда его растянули там, чтобы переделать снова, убрав предыдущую переделку, — ведь я знал, что, когда старую рану вскроют, он не доживет до конца операции. Интересно, были ли в той толпе те, кого он знал лично? Я слышал, что на площади все пошло не так, как рассчитывал мэр и его окружение, — никто из собравшихся не выкрикивал оскорблений осужденному, не швырял в него грязью. Люди любили Джека. Так зачем и мне было идти туда, чтобы увидеть его униженным? Я-то знаю, каким я хочу его запомнить.
В общем, тот предатель, тот болтун был у меня в руках, и уж я постарался, чтобы он это чувствовал. Есть ведь специальные техники — ну, например, в нашем деле надо знать, как унять боль, — и я ими владею, но в тот раз я их не использовал.
Когда я закончил, ублюдок прямо омылся кровью. Сколько он еще ни проживи, прежним он уже никогда не будет. «За Джека», — думал тогда я. Попробуй теперь, потрепись у меня. Язык-то уже не тот, моя работа.
Занимаясь им, чувствуя, как погружаются в него мои пальцы, я вспоминал тот день, когда я встретил Джека-Полмолитвы.
Народу всегда нужно что-нибудь, чтобы забыться, дело известное. Что-нибудь такое, чтобы почувствовать себя свободными. Это полезно для нас, даже необходимо. Это нужно городу. Но рано или поздно приходит время, когда все должно кончиться.
Джек далеко пошел. И по его стопам будут идти еще многие, я знаю.
…Я понимал, что это было необходимо. Он действительно слишком далеко зашел. И все же я не могу говорить об этом с товарищами по работе, потому что они, на мой взгляд, еще недостаточно глубоко все продумали. Вечно болтают о том, какой, мол, ублюдок этот Джек-Полмолитвы, и что он свое заработал, и все в таком духе. Вряд ли они понимают, что городу нужны такие люди, как Джек, что они для всех нас благо.
Народу нужны свои герои, и, видят боги, я далек от того, чтобы осуждать его за это. Ничего удивительного тут нет. Он — я имею в виду народ — понятия не имеет о том, насколько трудно управлять таким городом-государством, как Нью-Кробюзон, и почему зачастую делается именно то, что делается. Иногда решения принимаются жестокие. И если Джек или такой, как Джек, может как-то ободрить народ в его нелегкой доле, то я только за. Только пусть он не отбивается от рук, — но это, увы, происходит постоянно. Вот почему Джека пришлось остановить. Но ничего, ему на смену придет другой, он будет устраивать шоу покруче прежних, и воровать больше, и сорить деньгами красивее. Народу это нужно.
Так что я признателен Джеку и всей его породе. Если бы не они — а этого как раз и не понимают мои товарищи по работе, — так вот, если бы не они, если бы обозленному народу из Собачьего болота, из Паутинного дерева, из других мест не было за кого поболеть и чьим подвигам порадоваться, одни боги знают, что бы было. Ничего хорошего, это уж точно.
Так что слава Джеку-Полмолитвы. Как зритель, который наслаждался всеми его шоу, и как верный слуга города, я мысленно поднимаю за него бокал после смерти, так же как поднимал при его жизни. И я все же отомстил за него немножко, хотя изменить ничего было уже нельзя.
Это была простая переделка. Мы отняли у предателя ноги и заменили их механизмами. Но я добавил кое-что от себя. Взял жалящий хоботок у какой-то рыбы, подправил чуток и вставил ему вместо языка. Будет жалить его до конца дней. Убить не убьет, но и покоя тоже не даст. Мой подарок Джеку.
Вот чем я занимался сегодня на работе.
Когда я повстречал Джека впервые, он еще не был Джеком. Мой босс, он большой мастер. Био-маг. Это он делал плоть той клешни, которая потом так здорово работала. Это он отсек Джеку правую руку.
Зато я держал клешню. Здоровенную, вроде крабьей, с хитиновыми зубчиками длиной в мой локоть. Я держал ее, пока босс соединял живую человеческую плоть с магической и спаивал ткани. Это он переделал Джека, но я тоже был частью процесса, и всегда буду гордиться этим.
Покончив на сегодня с работой, я шел домой по улицам города, служить которому имею честь, и думал об именах. Я знаю, что многие жители не понимают, почему то или иное идет городу на пользу, но, если имя Джека-Полмолитвы приносит им радость, я их за это не сужу.
Джек, человек, которого я сделал. Так его зовут теперь, и неважно, под каким именем его знали раньше.
Как я уже упоминал, за то недолгое время, что мы были с ним знакомы, — до того, как я его переделал, и сразу после, — я никогда не называл Джека по имени. Нам это запрещено, одно из правил работы. Каждый раз, когда мне надо было обратиться к Джеку, я говорил ему «заключенный», а он отвечал мне «сэр».
По дороге на фронт
Художник Лиам Шарп
