Он убегал от милиции больше часа. По крышам Нью-Кробюзона в те времена можно было проделать долгий путь. Весть о том, что происходит, разнеслась по городу за какие-то пятнадцать минут — не знаю, как это было возможно, но слух о том, что Джек бежит, мчался быстрее его самого. Так что скоро Джек только появлялся над какой-нибудь улицей, а внизу его уже встречала толпа, которая иногда даже приветствовала его одобрительными возгласами, если смела.
Нет, сам я этого не видел, а вот слышать много раз приходилось, люди до сих пор рассказывают. Его видели на крышах, он размахивал своей переделанной рукой, чтобы все знали, кто это. За ним гнались толпы милиционеров. Они то и дело поскальзывались, оступались, падали с крыш, но на их место из чердачных окон и пожарных лестниц вылезали новые: в масках, с оружием, они палили напропалую, а Джек знай себе перескакивал через печные трубы да прыгал с окна одной мансарды в другую, оставляя милицию с носом. Некоторые даже говорят, будто он все это время смеялся.
Вы только представьте — среди бела дня, при всем честном народе. Милиция в форме — их же сразу видно. Одно слово — обхохочешься. Говорят, он бежал мимо Рёбер, иные даже утверждают, будто он вскарабкался на сами кости, но в это я, конечно, не верю. Но, куда бы он ни направился на самом деле, я так и вижу, как этот знаменитый уже тогда бандит легко и уверенно бежит по крышам, а за ним, грохоча черепицей, топают милиционеры, и струйки дыма от их пистолетов тянутся над ними к небу. Чиркают по крышам пули, свистят чакри из арбалетов, мелькают сгустки темной энергии, усилия тавматургов морщат воздух. Но Джеку ничего не страшно, он впереди всех. И каждый раз, когда он оборачивался и стрелял в них из похищенного только что у них же экспериментального оружия, его выстрелы стоили жизни многим.
Тут уже налетели воздушные суда и информаторы-вирмы — небо над городом так и кишело ими. И все зря: час прогоняв всех по крышам, Джек-Полмолитвы исчез, как не бывало. Чертовски великолепно.
Тот тип, который выдал Джека, был никем. Многим интересно, кто же был тот человек, которому удалось свалить самого известного бандита в истории Нью-Кробюзона? А никто. В полном смысле этого слова.
Просто удача в тот день была на его стороне. А Джеку-Полмолитвы именно ее и не хватило. Его не перехитрили, он не облажался, не зарвался, ничего подобного. Просто ему не хватило везения. Какое-то мелкое, вонючее ссыкло, знакомое с кем-то, кто знал кого-то, у кого в дружках ходил кто-то из информаторов Джека, короче, сопливый кусок дерьма шушукался с кем-то в баре, передавал кому-то какой-то пакет, уж не знаю, что там еще, и вдруг дотумкал — и не потому, что был такой умный, а по чистой случайности, — где Джек прячется. Нет, я, правда, не знаю, как все было. Но его я видел и точно вам скажу: он — ничтожество.
Зачем ему понадобилось выдавать Джека-Полмолитвы, я тоже не знаю. Сначала я думал, что он, наверное, надеялся на награду. А оказалось, что, если бы его самого не притянули к ответу, он бы не проболтался. Его взяли за его собственные грешки — мелкие, гадкие, жалкие пакостишки, — и он почему-то решил, что, если он сдаст им Джека, то государство позаботится о нем, простит его и позволит ему дальше жить в безопасности. Дурак-человек.
Он думал, что правительство не отдаст его в наши руки.
Конечно, Джек далеко не всегда совершал такие зрелищные преступления. Но именно его не столь знаменитые, зато куда более жесткие выходки настроили против него власть.
Хотя, конечно, ею масштабное воровство, да еще со всей этой рисовкой, им тоже не нравилось. Но не оно превратило Джека в тот шип у них в заднице, который надо было вытащить любой ценой.
Никто до сих пор не знает, от кого и какими путями получал свою информацию Джек, но ясно одно — у него самого был настоящий нюх на милицию, как у ищейки. Ментов ничто не могло спасти. Информаторы-рядовые, информаторы-начальники, плетельщики интриг, провокаторы, шпики и офицеры — Джек чуял их за версту, никакие прикрытия им не помогали, хотя соседи могли годами считать, что рядом с ними живет бывший служащий на пенсии, или художник, или бродяга, или продавец духов, или просто чудак-одиночка.
Их находили в кучах старья, как все остальные трупы. Но где-нибудь поблизости всегда оказывались документы, подброшенные специально для журналистов или местных жителей, из которых неопровержимо следовало, что убитый был на службе у милиции. А еще их выдавали жуткие, рваные раны на обеих сторонах горла — как будто кто-то огромными зазубренными ножницами сдавил им шею, чтобы отрезать голову, но потом передумал и отпустил. Это была личная подпись Джека-Переделанного, и оставлял он ее тем, что пожаловал ему город.
Вот это и было плохо. Властям не нравилось, что Джек решил, будто он может безнаказанно поднимать руку на служащих правительства. Это я знаю точно. Вот когда им стало очевидно, что поймать Джека — их первейшая задача. Но все их усилия, все деньги, которые они готовы были потратить на подкуп, вся магия, которую они применили, — все эти канализаторы и сканеры, эмпатические машины, трудившиеся в полную силу днями напролет, — все это ни к чему не привело, а поймали они его только благодаря везению и одной мелкой какашке, которой вздумалось обернуть свои знания себе на пользу.
Я расстарался и подстроил все так, чтобы первым войти к этому предателю в камеру, когда мы его взяли. А еще я постарался остаться с ним наедине. Это, конечно, нарушение, но что было — то было, на том стою.
Я ведь уже не первый год на этой секретной политической службе. И в ней есть свои условности, которые необходимо соблюдать. Одна из них вот какая — дело всегда должно оставаться делом, и никаких личных счетов. То есть когда я применяю те меры воздействия, которые применить необходимо, когда я делаю то, что нужно сделать, то это всего лишь работа, пусть иногда и неприятная, — не больше, но и не меньше. Ведь когда искореняешь общественное зло — а именно этим мы и занимаемся, не сомневайтесь, — приходится иногда прибегать к довольно жестоким методам, но нельзя получать от них удовольствие, иначе превращаешься в садиста. Нужно просто делать свою работу.
По большей части, так дело и обстоит.
Но не в тот раз.
В тот раз этот ублюдок был мой.
Комната была, разумеется, без окон. Он сидел на стуле, привязанный. Руки к подлокотникам, ноги — к ножкам. Он так трясся, что я слышал, как дрожит под ним стул, хотя тот и был привинчен к полу. Железный обруч сдавливал ему рот, так что он не мог кричать, а только скулил.
Я вошел. В руках у меня были инструменты. Уж я постарался, чтобы он разглядел их во всех подробностях: щипцы, паяльники, пилы. В общем, я его еще и пальцем не тронул, а он затрясся еще сильнее. Из глаз полились слезы, да такие частые. Я ждал.
— Тссс, — прошипел я ему, устав дожидаться, когда он устанет от своего шума. — Тссс. Я тебе кое-что скажу.
И покачал головой: нет, мол, сначала ты умолкни. Я чувствовал в себе жестокость. Тише, снова сказал я ему, тише. А когда он замолчал, я продолжил.
