— Джонни Миракл!
Голос прогрохотал с набегающих туч.
— Джонни Миракл! — вновь прокатилось раскатом грома между деревьями, тянущимися к лунному сиянию.
Джонни Миракл стоял, дрожа, на Уотер-стрит, рядом с чайной «Синяя собака». Голос звучал и снаружи, и внутри его. Он грохотал громче любого прибоя, какой ему доводилось слышать.
— Что? — спросил он, задирая голову к небу. — Что?
Небо поглощало все звуки, вылетающие из его рта, пока его голос не сделался похожим на блеянье ягненка. Он оглянулся на проходившую мимо женщину с коляской, на пожилую даму, которая наблюдала за ним из-за рекламного щита конторы «Недвижимость Харпера». А, так они просто призраки! Уже поздно, никто не наблюдает за ним, на улице никого нет, но во всполохах молний он видел их, людей, стоящих там с разинутыми ртами… Он заморгал, и они исчезли, эти наблюдатели, соглядатаи тех…
Те были злыми, те были людьми, заставившими его сделать это. Джонни часто зажигал спички, чтобы прогнать их, поджигал кучи сухих листьев, поджигал урны с мусором, иногда обжигал себе пальцы. Огонь прогонял тех, огонь отпугивал тех. Он вечно набивал карманы и растоптанные башмаки коробками спичек, чтобы в случае необходимости разжечь огонь прямо перед носом у тех. Те настолько боялись огня, что временами это даже изумляло его. Бог говорил ему, огонь иногда очищает. Бог говорил, огонь побеждает тьму, а если кто-то и был темным, так это те.
Оставшись снова в од иночестве, в ночи, Джонни Миракл поднял к небу руки. Начали падать первые капли дождя. Он попытался зажечь несколько спичек, чтобы прогнать тьму, но дождь не позволил.
— Господи, Боже! — проблеял Джонни. — Что ты наделал?
И голос ответил ему, зашептал, защекотал ухо.
Этот голос всегда звучал внутри его.
Каждую ночь последние пятнадцать лет.
16
У него в голове образы всплывали и кружились, словно картинки в многоцветном калейдоскопе, накладывались друг на друга.
Человек с красными крысиными глазками держит его за руки, а он стоит в дверях церкви. Люди, собравшиеся в церкви, воздевают руки…
Он, мальчишка, поднимает взгляд на человека с красными глазками, который одет словно священник, но не совсем священник — не как те священники, которых он помнил…
Они приставляют лезвие к горлу ягненка…
Ему было семнадцать, он работал в мясной лавке — рослый, здоровый парень, готовый бросить вызов миру. Крауны заплатили за его обучение, и потом он стал жить у них в сторожке. Мир оказался страшным местом, и Стоунхейвен, дом его предков, был для него единственным прибежищем. А потом они повели его той ночью, ночью накануне Хэллоуина, ночью…
Картинки сделались более яркими…
Той ночью…
— Ты должен кое-что сделать, — сказал ему мистер Краун, расстегивая на Джонни рубашку, накрахмаленную белую рубашку, которую Джонни купил за двадцать долларов, заказав по почтовому каталогу. Диана была здесь, такая прелестная маленькая девочка, она улыбалась ему. Мистер Краун дал ему лист бумаги и велел лизнуть.
— Как марку, — сказал мистер Краун.
И Джонни лизнул бумагу, у которой оказался сахарный привкус. Потом он почувствовал себя как-то странно, лица перед ним начали превращаться в цветы, и все вокруг стало как в мультфильме.
— Лизни еще, — велел мистер Краун.
Тут кто-то прижал лицо Джонни к листу бумаги, и он приклеился к ней языком.
Кто-то произнес:
— Надо было просто намазать на кусочек сахара.
— Или сделать ему укол, — хихикнула какая-то женщина.
«О, — мысленно выкрикнул Джонни, — почему же я не взял с собой спички?! Я бы сжег их всех дотла, если бы у меня были спички. Я сжег бы их!»
— Заткнись, он мне как сын, — произнес мистер Краун, и от этих слов Джонни исполнился гордости. — У него все получится.
Только мистер Краун выглядел теперь как мистер Магу, а Диана — как сиротка Анни[16] с пустыми глазами, и некоторые люди, бывшие в часовне, вдруг стали похожими на персонажей из «Флинтстоунов» и «Ажетсоноб».
Джонни даже не сопротивлялся, когда ему велели снять еще и джинсы. Голубые джинсы будто растаяли на нем, стекли с его ног, словно морская, волна…
Он стоял голый в алтаре, а четверо из них удерживали сопротивляющуюся женщину…
Сопротивлялась ли она?
Точно?
Она в самом деле сопротивлялась?
Женщина начала мерцать, подобно ряби на позолоченной поверхности пруда…
Серебристая рыбка, скользнувшая под зеркальной водой…
Раздались крики, и он поглядел на ее рот.
Но эти крики издавала не она.
(Эта «она» была не она. Она была «ОНО».)
А крики издавали те персонажи из мультфильма, которые держали ее, их кожа начала чернеть и трескаться…
Сам же Джонни был уже где-то далеко, он оказался посреди кружащегося узора в витражном окне, окне с изображением ангела, защищающего своим пламенеющим мечом сад Эдема.
А потом он ощутил, как плоть его содрогнулась, словно молекулы тела начали подниматься пузырьками, трансформироваться, закручиваться и скакать во все стороны. Он ощущал, как разгорается внутри жар, и ему показалось — это была одна из последних связных мыслей, — что кожа с него сползла и вот он стоит в алтаре, человек из крови, мяса и костей, глядит на них на всех, на этих персонажей мультфильма, поющих молитвы, и мозги у него рассыпаются…
А потом все исчезло.
17
— Джонни, — сказал Бог.
Или это мистер Краун и мистер Магу в одном теле говорили с ним? Возможно, это был человек с красными глазами, но он видел в нем Бога Ведь Бог многолик, а Джонни всегда умел смотреть сквозь обычное лицо и видеть под ним то, которое скрыто, в котором живет Бог. Иногда он так запутывался там, внутри, что уже не мог понять, кто есть кто.
Но Бог всегда проявлял себя.
— Джонни, ты помнишь, какое сейчас время года?
Он кивнул.
— Пора, — произнес Бог. — То, что свершилось, было неправильно. Все то, что мы сотворили. Это было ужасное действо. Но это должно было случиться. Нельзя исправить уже содеянное, верно? — Бог протянул ему тарелку с едой, где среди прочего были гамбургер и нашинкованная капуста. — У меня есть для тебя вот это. Только я забыл про грушу. Может, завтра.
— Я грешник? — спросил Джонни, голос его по-прежнему походил на блеяние.
— Нет, ты не грешник. Ты хороший человек. Ты всегда был хорошим, — заверил Бог. — Просто мы зашли с этим делом слишком далеко. Мы должны были все прекратить еще много лет назад. Возможно, в тот миг, когда оно только началось. Я тоже имею к этому отношение. Я злодей. Но не испытать этого…
