Кочет сел на кровати.
— Погоди, — сказал он. — Постой-ка. Ты никуда не едешь.
— Это входит в уговор, — сказала я.
— Не получится.
— Это вдруг почему? Вы меня сильно недооценили, коли думаете, будто я такая дурочка — отдам вам сотню долларов и вслед помашу. Нет, я сама прослежу за этим делом.
Но за Томом Чейни охотится не только Мэтти — его также ищет тщеславный красавчик по фамилии Лабёф, техасский рейнджер: он идет по следу Чейни через несколько штатов. Лабёф (который произносит свою фамилию «как-то вроде „Лябиф“, но писал скорее так» и подозрительно кичится собственной принадлежностью к рейнджерам) хочет ехать за Чейни вместе с Кочетом, доставить убийцу живым и получить награду. Но и этот пижон с «большими зверскими шпорами» и «техасской амуницией» заинтересован не более Кочета в том, чтобы четырнадцатилетняя девочка тащилась с ними охотиться на человека; более того, в намерения Лабёфа входит доставить Чейни в Техас, где того разыскивают за убийство сенатора после ссоры из-за охотничьей собаки. Этому его плану Мэтти горячо противится:
— Хо-хо, — говорит Лабёф. — Разницы ж нет, где он в петле болтаться будет, правда?
— Мне — есть. А вам?
— Для меня это солидные деньжата. В Техасе что, виселицы хуже арканзасских?
— Нет. Но вы же сами сказали, там его могут и отпустить. А этот судья свой долг выполнит.
— Если его не повесят, мы его пристрелим. В этом я могу тебе дать честное слово рейнджера.
— Я хочу, чтоб Чейни заплатил за убийство моего отца, а не какой-то техасской охотничьей собаки.
— Не собаки, а сенатора — ну и твоего отца в придачу. В итоге будет равно мертвый, понимаешь, и за все свои преступления разом ответит.
— Нет, не понимаю. Я так на это не смотрю.
Не удивительно, что Кочет и Лабёф сговариваются ускользнуть из Форт-Смита без Мэтти. Но она пускается за ними следом, и как бы ни старались следопыты ускакать, Мэтти стряхнуть с хвоста они не в силах:
Глупый это замысел — гнать лошадей с таким грузом людей и амуниции против мустанга с такой легкой поклажей, как я!
В конце концов, отчаявшись заставить Мэтти повернуть обратно, следопыты ее принимают — сперва со злостью, как хлопотную обузу, затем, неохотно — как талисман и своего рода ровню им, а в итоге, когда она становится с ними в строй и доказывает, на что способна, — как неукротимую и равноправную силу.
Как и «Гекльберри Финн» (или «Ловец на хлебном поле», или даже рассказы о Дживсе и Вустере), «Верная закалка» — монолог, и огромное неизменное удовольствие от голоса Мэтти заставляет читателя вновь и вновь возвращаться к книге. Ни один нынешний писатель американского Юга не улавливает живую южную речь искуснее Портиса; хотя во всех его романах, включая и те, чье действие происходит в наши дни, автор являет нам глубокое понимание региона, в «Верной закалке» также отражены и более изощренные тонкости эпохи. Пережив детское приключение, Мэтти рассказывает свою историю в старости, и Портис выступает таким мастером литературной стилизации, что книга читается скорее как рассказ от первого лица, а не как роман. Это Дикий Запад 1870-х в воспоминаниях старой девы, пропущенный через уравновешенные оттенки сепии начала 1900-х. Тон повествования Мэтти — наивный, назидательный, трезвый, она совершенно не смущается себя, и временами это бывает ненамеренно смешно, почти как у Дэйзи Эшфорд в «Юных визитерах».[98] И, как в «Юных визитерах» — которые восхитительны в немалой степени потому, что самые нелепые викторианские причуды преподносятся в ней как очевидности здравого смысла, — очарование «Верной закалки» происходит в значительной мере из искушенного взгляда Мэтти на американский фронтир. Перестрелки, поножовщины и публичные казни через повешение — все это излагается откровенно и ровно, зачастую — с гораздо меньшей теплотой, нежели предлагали те политические и личные воззрения, от которых Мэтти отталкивается. Она цитирует Писание; она что-то объясняет читателю и дает советы; на ее наблюдения то и дело накладывается декоративная глазурь благочестия воскресной школы. А ее собственный неповторимый голос — резкий, несентиментальный, однако присоленный расхожими банальностями — отзвучивает и в передаваемой ею речи остальных персонажей, как служителей закона, так и изгоев, создавая уникальный комический эффект. Например, когда Кочет сурово упоминает о молодом правонарушителе, которого он доставил живым, дабы тот предстал перед судом:
