— Вы как хотите, но я после пережитого стресса хочу вина! — с этими словами он направился ко входу в заведение. Слегка обалдевшая компания, включая водителя, устремилась за ним. По дороге Тамара сказал Стасу:
— Обрати внимание, какой здесь чистый воздух. Его хочется не выдыхать, а пить. Как родниковую воду.
Таверна оказалась небольшим деревянным помещением со стойкой в углу. По стенам на специальных деревянных полках были расставлены пузатые бутылки, висели связки лука, чеснока и перца.
— Какая самобытность, — заявил Стас, — смотрите, плетеные корзины висят на стене не для красоты, а потому, что так удобнее.
— Между прочим, что касается красоты, то лучшего интерьерного решения и не придумать — оно продиктовано самой жизнью. — Тамара подошла к стене и потрогала самую большую корзину.
К гостям вышел хозяин — толстый усатый итальянец доброй наружности. Он был очень рад посетителям: широко улыбнулся и жестами пригласил сесть за стол.
Через несколько минут на столе красовалась бутыль красного вина, странной формы сыр и блюдо с темной копченой ветчиной.
— Я только сейчас понял, что опять проголодался, — сказал Вовка, уминая пятый кусок ветчины.
— Эй! Водителю не наливайте! — испугался Стас.
— Друзья мои, спокойно, — ответил Бондарь, — в Италии не возбраняется отведать немного вина, даже если ты за рулем.
Узнав, куда направляются его гости, хозяин проникся к ним еще большим уважением и сделал при оплате солидную скидку.
— Даже не ожидал, что в этой горной глухомани принимают к оплате наши пластиковые карточки, — удивился Стас.
Хозяин проводил гостей до машины, пожелал счастливого пути и хорошего дня.
— Нет, Италия — это определенно счастливая страна, — провозгласил Юра, садясь в машину.
Монастырская стена выросла из-за поворота совершенно неожиданно. Бондарь предложил водителю пройтись с ними по монастырю, но тот изъявил желание подождать путешественников в машине и заодно подремать.
— Дело хорошее, — сказал Стас.
На входе в монастырские ворота гостей встретил пожилой сторож. Внимательно оглядел всех пришедших, задержавшись взглядом на лице Бондаря. Жестом пригласил следовать за ним.
К прохладе древних каменных плит примешивались запахи сушеных трав и имбирной настойки — едва уловимые ароматы прошлого. Гости пересекли светлый внутренний двор, над которым возвышался большой циферблат с одной стрелкой, навечно застывшей между цифрами два и три.
— А почему часы не работают? — полюбопытствовал Вовка.
— Уникальный механизм был украден много лет назад, — терпеливо объяснил сторож, — а новый так и не сделали. После того, как монастырь превратили в музей, средств на его содержание выделяется все меньше.
— А я был уверен, что монастыри и церкви закрывают только у нас, — сказал Юра.
— Монастыри и церкви не закрывают, — спокойно ответил сторож, — их упраздняют. Если, к примеру, все монахи умерли, а приход распался.
— Все монахи этого монастыря умерли? — спросил Юра.
— В основном… — тихо ответил сторож. — Но бродит в здешних местах легенда, что часть братьев этой обители ушла куда-то высоко в горы, где нашла убежище в пещерах и развалинах древних построек, оставленных неизвестно кем. И тайно молится там о судьбе мира…
Путешественники молчали.
— Но это всего лишь легенда, — добавил сторож. — Одна из многих, что рассказывают местные старожилы.
Помолчав немного, сторож двинулся дальше по гулкому полутемному коридору.
— Здесь, в монастыре Картезианского ордена, — продолжал он, — когда-то жили тридцать братьев. Каждый из них имел собственную келью и маленький внутренний дворик с садом и розарием, которые, по замыслу, изображали Рай.
Сторож повернул ключ и открыл одну из многочисленных дверей в стене.
— Действительно, очень приятное место, — сказал Тамара.
Сад и розарий занимали небольшой квадратный внутренний дворик. Сторож объяснил, что каменный пол устлан толстым слоем земли и засажен розовыми кустами.
— Я хочу сесть вон на ту скамейку и подумать о бренности бытия… — сказала Тамара.
Слова ее не разошлись с делом. Юра и Стас последовали Тамариному примеру и сели рядом.
Скамейка нагрелась на солнце, и сидеть на ней было тепло и очень уютно. На лежащую здесь же каменную плиту с высеченной витиеватой латинской фразой вбежала юркая ящерица. С любопытством посмотрела в сторону Тамары и убежала прочь по каким-то своим делам.
— Стас, а что здесь написано? — спросил Вовка, потрогав надпись на каменной плите.
Стас нахмурил лоб и понял, что у него нет никаких идей.
— Григорий Ефимович, помогите, пожалуйста…
Бондарь поводил пальцами по буквам, пошевелил губами и сказал:
— С некоторой натяжкой можно перевести, как «Летай иль ползай, конец известен». Спорное утверждение. Особенно когда… — он вдруг закатил глаза и процитировал, — «…когда над тобой ослепительно чистое небо, вокруг поют птицы, а воздух напоен ароматами гор и позднего лета…».
— А это кто? — спросила Тамара, поднимаясь со скамейки.
— Антонио Финнокьяро. Флоренция, шестнадцатый век. В переводе Толоконникова.
Сторож провел путешественников по длинному коридору, открыл дверь и сказал:
— Мы с вами попали в основную церковь монастыря.
Юра в этот момент хотел что-то спросить у Бондаря, но, взглянув на него, увидел, что тот побледнел. Юра решил отложить свой вопрос. Однако Бондарь очень быстро совладал с собой и шагнул за порог массивной двери. Юра немного задержался у входа и внимательно оглядел интерьер церкви.
— В богослужениях Картезианского ордена никогда не использовался орган, — продолжал объяснять сторож.
Бондарь машинально бубнил перевод. Стас горячо объяснял Тамаре:
— Видишь, древние фрески изображают жизнь святых в ее средневеково-католическом понимании: «Верь и не усомнись!». Кто бы с этим спорил, но зачем же вот так грозно и с таким выражением лица, как вон у того лысого монаха на стене?
Звуки человеческой речи ударялись о высокие своды, соединялись в странном симбиозе, и уже казалось, что это статуи святых, стоящие у стен, о чем-то беседуют между собой.
Сторож достал из кармана небольшой пульт дистанционного управления и нажал одну из кнопок. Церковь наполнили сдержанные звуки григорианского хорала, льющиеся из невидимых колонок.
— Эти ноты не так давно обнаружили в библиотеке монастыря, — пояснил сторож.
— Они были написаны на нотоносце из четырех линеек — пятую в то время еще не изобрели.
«Libera me, Domine-e, de morte aeterna-a…»[21], — негромко, но внятно раздавалось под сводами. Казалось, все окружающее пространство внимало этим словам: слегка померк свет за узкими окнами, — очевидно солнце прикрылось небольшим облаком, — строже стали лица монахов на древних фресках, заострились контуры мраморных статуй у стен…