Книга Последний предел - Даниэль Кельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я выключил радио. Навстречу бежали разделительные линии, я обогнал два грузовика по правой полосе. «Все это, — думал я, — его история. Он ее прожил, и вот она подходит к концу, и я вне ее». На мгновение его храп смолк, словно он прочитал мои мысли. Его жизнь. А моя? Его история. А у меня есть история? Какой-то «мерседес» так тащился, что мне пришлось пропустить его, свернув на аварийную полосу; я посигналил, выехал на левую полосу, ему пришлось затормозить, чтобы избежать столкновения.
— Но должен же я куда-то идти.
Неужели я произнес это вслух? Я покачал головой. Но ведь правда, я должен куда-то идти, должен что-то делать. Вот в чем проблема. И всегда была в этом. Я потушил сигарету. Пейзаж изменился, холмы уже давно исчезли, а вместе с ними деревни и дороги; мне показалось, будто мы перенеслись в прошлое. Шоссе осталось позади, некоторое время мы ехали по лесу, меж древесных стволов и теней сплетенных веток. Потом остались только луга с пасущимися овцами.
Сколько лет я не видел моря? Я с удивлением заметил, что радуюсь тому, что его увижу. Я нажал на газ, кто-то посигналил. Каминский проснулся в испуге, произнес что-то по-французски и снова заснул, из уголка рта у него стекала струйка слюны. Вот дома из красного кирпича, а вот указатель с названием нашего городка. Какая-то женщина, держась очень прямо, переходила улицу. Я затормозил, опустил окно и спросил, куда нам ехать. Она мотнула головой в нужном направлении. Каминский проснулся, закашлялся, судорожно ловя ртом воздух, отер рот и спокойно спросил: «Приехали?» Мы ехали по последнему в городке проспекту. Номера домов, казалось, перетасовал какой-то шутник, мне пришлось дважды проехать вдоль всей улицы, пока я не нашел нужный дом. Затормозил.
Вышел из машины. Было ветрено и прохладно, и, если это не обман чувств, пахло морем.
— Я здесь уже бывал? — спросил Каминский.
— Наверное, нет.
Он уперся тростью в землю и попытался встать. Застонал. Я обошел машину и помог ему выйти. Я еще никогда не видел его таким: с перекошенным ртом, с изборожденным морщинами лбом, испуганным, едва ли не в ужасе. Я опустился на колени и завязал ему шнурки. Он облизнул губы, достал из кармана очки и медленно надел.
— Тогда мне казалось, что я умираю.
Я удивленно посмотрел на него.
— И это был бы лучший выход. Все остальное — самообман. А так живешь, притворяешься, будто и не умер. Все на самом деле было так, как она писала. Она всегда была умнее меня.
Я расстегнул сумку и нащупал диктофон.
— Это письмо пришло однажды утром. Просто так — пришло, и все.
Большим пальцем я нащупал кнопку «запись» и нажал.
— А в ее квартире никого не было. Вам не доводилось пережить ничего подобного.
А диктофон записывает в сумке?
— Откуда вы знаете, что мне не доводилось пережить ничего подобного?
— Думаешь, что живешь. И вдруг все исчезает. Искусство ничего не значит. Сплошные иллюзии. А ты это знаешь и все-таки заставляешь себя жить.
— Давайте позвоним, — предложил я.
Мы стояли перед домом, ничем не отличавшимся от остальных: два этажа, островерхая крыша, ставни, маленький палисадник. Солнце спряталось, по небу проплывали прозрачные облака. Каминский тяжело дышал, я озабоченно его оглядел. Позвонил.
Мы подождали. Каминский будто что-то пережевывал, его пальцы поглаживали ручку трости. А если никого нет дома? Этого я не ожидал. Позвонил еще раз.
И еще.
Дверь отворил пожилой толстяк: густые седые волосы, нос картошкой, обвисшая вязаная куртка. Я взглянул на Каминского, но он по-прежнему молчал. Он стоял ссутулившись, опираясь на трость, склонив голову, и, казалось, к чему-то прислушивается.
— Очевидно, мы ошиблись адресом, — сказал я. — Мы ищем госпожу Лессинг.
Толстяк не отвечал. Он нахмурился и медленно переводил взгляд с Каминского на меня, как будто ждал объяснений.
— Она разве не здесь живет? — спросил я.
— Она нас ждет, — добавил Каминский.
— Ну, это не совсем так, — вставил я.
Каминский медленно обернулся ко мне.
— Мы это обсуждали, — начал я, — но я не уверен, насколько четко дал понять, что мы приезжаем сегодня. То есть я хочу сказать, в принципе мы договорились, но…
— Отведите меня в машину.
— Вы что, серьезно?
— Отведите меня в машину. — Таким тоном он со мной никогда еще не говорил. Я открыл было рот и снова закрыл.
— Да что там, входите! — пригласил толстяк. — Вы Тезочкины знакомые?
— В какой-то степени, — отозвался я. «Тезочкины»?
— А я Хольм. Мы как-то прибились друг к дружке. Осень жизни вместе. — Он засмеялся. — Тезочка дома.
Мне показалось, что Каминский, которого я держал под локоть, не хочет двигаться с места. Я мягко потянул его к двери, при каждом шаге его трость стукала о землю.
— Дальше! — скомандовал Хольм. — Снимайте пальто!
Я помедлил, но снимать нам было нечего. Узенькая прихожая с ярким ковром и циновкой с надписью «Добро пожаловать». На трех крючках — примерно пять вязаных курток, на полу — ботинки. Картина маслом — восход солнца, в лучах которого на цветочной клумбе резвится плутишка заяц. Я достал из сумки диктофон и незаметно переложил его в карман пиджака.
— За мной! — приказал Хольм и прошел впереди нас в гостиную. — Тезочка, ну-ка, угадай! — Он обернулся к нам. — Простите, как, вы сказали, вас зовут?
Я подождал, но Каминский молчал. Хольм пожал плечами:
— Это Мануэль Каминский. Помнишь?
Светлая комната с большими окнами. Занавески с цветочным узором, полосатые обои, круглый обеденный стол, буфет, за стеклянными дверцами которого возвышались стопки тарелок, телевизор у дивана, кресло и тумбочка, телефон у стены, рядом с ним фотография пожилой супружеской четы и репродукция «Рождения Венеры» Боттичелли. В кресле сидела старушка. Лицо у нее было круглое, прорезанное сетью глубоких морщин и мелких морщинок, шиньон, как белоснежный шар. На ней была розовая шерстяная кофточка с вышитым на груди цветком, клетчатая юбка и плюшевые тапочки. Она выключила телевизор и недоуменно глядела на нас.
— Тезочка плоховато слышит! — сказал Хольм. — Друзья! Юности! Каминский! Помнишь?
По-прежнему улыбаясь, она уставилась в потолок.
— А как же. — Когда она закивала, шиньон у нее закачался. — Вы из фирмы Бруно.
— Каминский! — прокричал Хольм.
Каминский до боли стиснул мою руку.
— Боже мой, — выдохнула она, — это ты?
— Да, — сказал он.
Несколько секунд ни один из нас не проронил ни слова. Ее руки, крошечные, темные, точно вырезанные из дерева, поглаживали пульт дистанционного управления.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Последний предел - Даниэль Кельман», после закрытия браузера.