— О Боже, должно быть, я его забыла! Софи, беги скорее к мистеру Рескину и возьми его.
— Живо, Софи.
Испуганно ахнув, она посеменила обратно, туда, откуда мы только что пришли. Ее выцветшее красное пальто едва различалось в сгущавшихся сумерках.
Пожав плечами, я укоризненно зацокала языком, выражая порицание рассеянным слугам. Затем развернулась, чтобы уйти, но тут мистер Доджсон окликнул меня снова.
— Бу-бу-будьте осторожны, Алиса. В какие бы игры он с вами ни играл… он не совсем надежен, если вы понимаете, о чем я.
Я застыла как вкопанная, не зная, кого он имеет в виду. Лео? Мистера Рескина?
— Простите, я знаю: это не моего ума дело, — поспешил исправиться он. — Простите меня, пожалуйста.
— Нет… то есть мне не за что вас прощать. Спасибо за заботу, но прошу вас не утруждаться. Не то чтобы я… не то чтобы мы… просто это ни к чему.
— Не то чтобы мы оставались друзьями. Вы это хотите сказать?
Его голос звучал мягко, успокаивающе, грустно. Я знала, что в его глазах в этот момент тоже стояла тоска. А в его улыбке с опущенными книзу уголками рта — печаль.
Но я не обернулась, чтобы ее увидеть. Я просто ускорила шаг, продолжая путь домой.
Желая поскорее отдалиться от своего прошлого.
Глава 11
На следующей неделе я снова навестила мистера Рескина. Он был такой, как всегда, — то сердился, то неустанно говорил, то раздражался, то раздувался от чувства собственного достоинства. Он называл меня моим именем и ни разу не вспомнил о прошлом — ни о своем, ни о моем. А какое-то время спустя он уехал в Озерный край, где у него имелся дом, и я получила свободу. Свободу вести долгие разговоры с Лео, и не важно о чем, о серьезных вещах или пустяках. Наши сердца бились в такт, мы были очень близки по духу, поэтому любая беседа доставляла нам огромное наслаждение. Мы знали, что вместе можем разрешить любые мировые проблемы. Все, что нам требовалось, — это время.
Иногда мы просто молчали. Лео мог сидеть и смотреть, как я рисую реку или только что появившиеся цветы в Медоу. Однажды я даже попыталась изобразить его портрет. Однако моя рука, обычно твердо владевшая карандашом, на сей раз меня не слушалась. Мне удалось довольно верно передать глаза и нос Лео, но вот рот никак не выходил: я не могла смотреть на него без желания почувствовать эти губы на своих. В конце концов затею пришлось оставить. Я сказала Лео, что, прежде чем попытаюсь нарисовать его еще раз, ему следует немного подстричь усы.
В эту весну погода радовала теплом, воздух был мягок, цветы благоухали как никогда, приближение лета чувствовалось так остро, так осязаемо, что при мысли о нем на глаза наворачивались слезы. Я спала с распахнутым окном, словно стремилась сообщить лету — и даже самому Господу, — что готова быть счастливой, что жду обещанного мне.
Однако когда вернувшийся из Озерного края мистер Рескин вновь призвал меня, оказалось, что зима еще не ушла, по крайней мере из его гостиной. Закрытые окна не впускали свежий воздух, а огонь в камине ярко горел, как всегда. В комнате было так жарко и душно, что мне показалось, я вот-вот задохнусь. Однако мистер Рескин вопреки моим настойчивым просьбам отказался открыть окно.
— Лучше посидим в тепле. Все эти долгие прогулки по лесу в Медоу… я знаю, понимаю. Стало быть, вы решили пренебречь моим советом соблюдать осторожность?
— Да, мы решили, что нам незачем скрывать свои чувства друг к другу.
— Хм. А что королева?
— Ее Величество очень переживала по поводу болезни сына и сейчас рада слышать, что он в добром здравии. Ну а как вы? Как ваша поездка на озера? Надо думать, там в это время года чудо как хорошо. Надеюсь, вам удалось немного отдохнуть. А то последнее время вид у вас был очень… усталый.
— Со мной все хорошо, — отмахнулся мистер Рескин, закрывая тему. Опустившись на колени возле шкафа у стены, он в нем что-то искал.
Я закрыла глаза, чтобы ничего не видеть: ни этого огня в камине, ни этих так надоевших мне чайных принадлежностей. Мне опостылела эта гостиная, эти визиты (по-моему, несмотря на настойчивость мистера Рескина, они и ему едва ли доставляли большое удовольствие), однако спрашивать, когда мой долг будет считаться исполненным, я не решалась. В тот день мистер Рескин был как-то особенно взвинчен — почти не пил чай и, будто детская игрушка попрыгунчик, то и дело вскакивал с места. Впрочем, возможно, это с ним происходило от прилива сил после хорошего отдыха.
— А, вот он! — Мистер Рескин вскочил на ноги, держа в руках большую книгу в черном кожаном переплете. Он открыл обложку, перевернул одну-две страницы, затем подошел ко мне и, не предупредив, бросил книгу мне на колени.
— Что это? — Тяжелый том чуть не соскользнул с моей юбки на пол, но я вовремя его подхватила. Это был альбом. Альбом с фотографиями.
— Посмотрите! Загляните внутрь! — Как-то странно посмеиваясь, он принялся расхаживать взад-вперед за моим креслом.
Вздохнув, я открыла альбом. На первой странице красовалась моя фотография девочки-попрошайки. Я захлопнула альбом.
— Я уже видела это.
— Нет-нет… Дальше! Смотрите дальше! — Мистер Рескин перегнулся через мое плечо и снова открыл альбом. — Листайте.
Стиснув зубы, я перевернула страницу и увидела снимок девочки в плаще с капюшоном. Она спускалась по веревочной лестнице из открытого окна. Следующий снимок запечатлел еще одну девочку, на сей раз полулежащую на диване. На знакомом мне диване. Это был диван мистера Доджсона в его студии.
Я продолжила смотреть фотографии. Все они изображали девочек приблизительно того же возраста, в каком была я, когда позировала в образе попрошайки. Я узнала фотографии — не моделей (я и понятия не имела, кто они), а чья это работа. Только мистер Доджсон мог уговорить детей сниматься в таких позах.
Глядя на эти фото, на этих девочек — на ноге одной из них была розовая туфля, замеченная мной недавно в студии мистера Доджсона, — я почувствовала, как внутри меня медленно закипает гнев, гнев ревности. Рассказывал ли он и им свои сны? Говорил ли с той же грустью о счастье? Неужели такими же нежными становились его глаза от горевшего в них желания? Теперь, уже будучи взрослой женщиной, я по крайней мере понимала, что к чему, ибо то же самое увидела в собственных глазах, отражавшихся в зрачках Лео. Видела я это и в глазах девочки-цыганки, блестевших на меня с фотографии.
Нет, мистер Доджсон мечтал лишь об одной девочке — обо мне! Только обо мне и ни о ком другом. И пусть теперь он — герой не моего романа, мне нужно было верить, что я осталась единственной, кто целиком владеет его сердцем. Я всю жизнь свято верила в это.
Я отодвинула от себя альбом, и он с глухим стуком упал на пол. Мистер Рескин, стоявший позади, удовлетворенно закудахтал.
— А! Теперь видите? Видите, какой он? А вы-то небось думали, что вы единственная, да, душа моя? Держу пари, вы даже убедили себя в том, что вы особенная, что ваша дружба свята. А он после вас искал вам замену и нашел. Видите! Вы это видите по фотографиям. Ну и что вы об этом думаете?
