Она не поверила в это. Она нажимала ручку снова и снова. Дергала ее, пока необузданная ярость не покинула тело и Агнесса не осела на пол. Она была слишком измотана, чтобы встать, сложила руки на пустой живот и хотела умереть вместе с ребенком. Последней к ней пришла мысль, что все же у Господа не было никакого плана для нее.
Для такого пустого места, как она, не может быть плана, лишь боль.
Глава 31У меня все еще комок в горле. Я боюсь, что остальные чувствуют то же самое, потому что никто не говорит ни слова.
Один из нас должен умереть.
И мы сами должны выбрать жертву.
Такое решение мы не можем принять самостоятельно, ни при каких условиях.
Кому могло прийти в голову такое чудовищное издевательство? И зачем?
Треск динамика заставляет нас содрогнуться.
— Вы знаете, что делать, — раздается голос. — Теперь покажите, как сильно вы сплотились как группа.
Раздается уже знакомый ужасный смех, потом щелчок, и голос пропадает.
Том качает головой сильнее, чем обычно, а потом кричит:
— Я так не могу! Я не могу этого сделать! Он не может этого от нас требовать!
София тихо всхлипывает.
Я подползаю к Тому, который все еще разрывается.
— Он ушел, Том. Он больше тебе не ответит.
Том дрожит, длинные волосы беспорядочно спадают на лицо, но когда я хочу погладить его по спине, он отталкивает меня, как перед камерой, когда снимали видеоролик.
Я понимаю, что он чувствует.
Филипп самый собранный из нас. Лишь видно, как сжаты его челюсти, словно вот-вот треснут, как катаются желваки и почти слышно, как скрипят зубы.
— Мы не примем решения о том, кто из нас умрет, — убеждаю я их. — Потому что никто из нас не умрет.
— Вот как? — взрывается София и смотрит на меня мокрыми от слез глазами. — Если бы не ты, мы могли бы здесь вообще не оказаться. Ты единственная знала, что в лагере что-то не так, нас не предупредила, а решала свои проблемы.
От ее слов у меня снова подкатывает комок к горлу, чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Вытираю их рукавом блузки.
«Тебе нужен план, Эмма, хороший план!»
Невольно я нащупываю медальон, словно он может мне помочь.
— Ты же сама не веришь в то, что говоришь. — Теперь и Филипп выбрасывает поток злости и беспомощности. — Эмма вообще ни в чем не виновата, по крайней мере, на ней вины столько же, сколько и на всех остальных. А после того, что Эмма рассказала о твоем отце…
— Оставь моего отца в покое, — плачет София все громче. — Мы вообще не знаем, может, все это вообще вранье. В конце концов, Эмма никогда не видела своего отца, не так ли?
Я опускаю голову. Это правда.
— Решение, — произносит Том в гробовой тишине.
— Никакого решения, — отвечаю я и не знаю, откуда берется такая смелость. — Мы этого просто не сделаем. Мы этого не решим.
Снова с треском включается динамик.
— Браво, — мы слышим голос Гомера. — Никакого решения — это тоже решение. И тогда оно коснется всех.
— Нет! — кричу я, и вместе со мной все, но микрофон снова выключается. Что же теперь? Может, он уже спускается вниз, чтобы нас… расстрелять?
Смотрю на Софию. У нее снова совершенная пустота в глазах, как во время создания ролика.
— Так не пойдет, — монотонно говорит она. — Так не пойдет. Я ей нужна. Моей матери нужна я. Она сидит в кресле-каталке и пытается казаться веселой, чтобы отцу не пришлось беспокоиться. Лишь при мне она может оставаться такой, какая есть на самом деле. Кто у нее еще останется, если я умру?
Голос Софии срывается. Я хватаю ее за руку, она сжимает мои ладони.
— Филипп? — шепчу я в надежде, что он что-нибудь придумает. — Что мы можем сделать?
Он беспомощно дергает наручники, становится на колени, но очевидно, что все его попытки обречены на провал. Я на это даже смотреть не могу.
София все больше замыкается в себе, она выглядит идеальным жертвенным агнцем. Меня так это злит, что решение прорастает у меня в мозгу. С меня довольно. Я уже сыта по горло тем, что мне приходится реагировать на ситуации, в которые меня загоняют. Я, наконец, должна что-то сделать.
Я набираю побольше воздуха. «Смотри всегда вперед», — так говорила мне мама. Смотри вперед. Забудь тени.
Мне нужно сконцентрироваться на голосе, который я слышала. Он говорил, что со мной ничего не случится. Надеюсь, на самом деле это был мой ангел-хранитель, а не галлюцинация.
— София, успокойся. Мы очень просто сможем принять решение, кто должен уйти. Или, по крайней мере, я его могу принять.
— Что? — Филипп и Том оборачиваются ко мне. Кажется, они еще не до конца понимают. — Что ты этим хочешь сказать?
— Здесь, в лагере, меня постоянно фотографировали. Я обнаружила Софию, меня облили искусственной кровью, кто-то подмешал мне наркотики, чтобы наклеить силиконовые стигматы. София права. Речь идет исключительно обо мне. И поэтому уйду я. — Я сглатываю слюну. Чувствую, что в душе я не такая храбрая, мои слова звучат храбро. — Вы должны пообещать мне, если вырветесь отсюда, а я смогу, что обязательно выясните, что случилось с моей матерью.
— Но это же безумие! — вскрикивает Филипп, но тут дверь открывается, и входит Гомер.
Он размахивает пистолетом:
— Давайте-ка, приступим, народ! Вы сами все выбрали.
Я качаю головой.
— Нет, — говорю я и чувствую, как внутри меня разверзается пустота. — Мы приняли решение. Я пойду.
Он внимательно смотрит на нас, но его глаза скрыты под синтетической маской, и я не могу распознать эмоций.
— О, я вижу, — посмеивается он. — Стоит лишь немного припугнуть, и происходят чудеса. Но это на самом деле ваше решение? Вы приняли его единогласно?
— Нет, — бормочет София, но Гомер не слышит этого. Или не хочет слышать?
— Тогда, Эмма, пойдем. — Он хватает меня за руку и поднимает с пола.
В моих ушах снова сильно шумит, но, несмотря на это, я совершенно спокойна.
Филипп тут же бросается ко мне:
— Возьми меня. Оставь ее в покое.
— О, как благородно! — Гомер качает головой. — Немножко наигранно, но благородно. Давай же, давай, Эмма, не будем задерживаться.
София плачет в три ручья, а Том выглядит совершенно растерянным.
Филипп лежит сейчас передо мной на полу, он напрягает все мускулы и бросается, как леопард, на Гомера, несмотря на скованные руки и ноги. Похититель от неожиданности падает навзничь вместе с Филиппом. Но оружие свое не выпускает. Выстрел гулко отражается от каменных стен комнаты, София вскакивает, а Филипп со стоном откатывается. Кровь струится у него из руки.
