— Что случилось? — спрашивали, когда она смолкла так же внезапно, как и начала.
— У меня схватки, — сообщило чудовище с сизой физиономией уже спокойным и несколько злорадным тоном.
— Ну и что? А что вы так орете? У всех схватки, у нее тоже, — кивнули в сторону Верки.
— А я не могу терпеть. У меня живот болит, — ответствовала толстуха безапелляционным тоном. И тут же завыла, как будто включилась в розетку. Вой ее был страшен. И не находись Верка сама в такой же ситуации, она бы решила, что ее режут на мелкие куски. Сейчас же напарница начала ее бесить. Персонал хором пытался увещевать голосистую клиентку.
— Что вы делаете, как вам не стыдно, вас слышно на соседней улице. У вас только начало, а что дальше будет? Надо терпеть, — и так далее, и тому подобное. После уговоров баба взвыла еще громче. Из палаты всех как ветром сдуло, и Верка осталась наедине с этим монстром. Она уже забыла о собственных страданиях и опасливо косилась в ее сторону.
— Что смотришь? — вдруг спросила баба спокойным голосом. — Я боль не могу терпеть.
— А мне, думаешь, нравится? — зло ответила Верка.
Она уже поняла, что та преследует свои цели. Или на операцию напрашивается, раз ей отказали, или чего-то выклянчить хочет. Тут врач-стоматолог подошла к стене, открыла пошире рот, взвыла с прежней неутомимостью и начала методично бить по кафельной плитке нехилым кулаком. Рожа ее опять посинела, глаза выкатились из орбит. В палату опять вбежала акушерка, оценила обстановку и сама принялась вопить:
— Что вы делаете, вы же кафель отобьете, прекратите немедленно.
Но ее крик с трудом можно было расслышать. Баба продолжала свое дело. Верку саму уже скручивало, она чувствовала, что ребенок скоро вылезет наружу, появились потуги. Ей велено было идти в родзал. На прощание она обернулась в сторону как раз сделавшей перерыв соседки и сказала хриплым голосом:
— Ну ты меня достала, сука. На твою рожу смотреть совсем тошно. Заткнись лучше, не зли. — И потопала рожать, не дав бабе возможности ответить.
Ее уложили на стол и велели тужиться. Верка старалась изо всех сил, искры из глаз сыпались, и усилия ее были вознаграждены. Услышала сначала писк, а потом ей сказали: «девочка» и показали маленькое синеватое тельце. Маленьким оно показалось Верке, а на самом деле ребенок был крупным, четыре кило. Его завернули в пеленки и поднесли показать мамаше. Личико было крошечным, но таким аккуратным. Припухшие глазки закрыты. Верка изумленно вглядывалась в ребенка, еще не веря, что все позади. Девочку унесли, а Верку накрыли одеялом, сказав, что она полежит здесь, как положено, два часа. Вой из предродовой нарастал, хотя казалось, что громче орать уже нельзя. Слышались глухие удары по стене. Можно было подумать, что в соседнем помещении мечется взбесившийся слон, круша все вокруг. А акушерки, не стесняясь Верки, крыли бабу на чем свет стоит. Обсуждали, как она будет лежать на столе.
— Точно, задавит ребенка, сволочь. В прошлый раз было то же самое, мне Надька рассказывала, она у нее роды принимала. Надо звать подмогу. Кто эту корову держать будет? Сбегай в хирургию, у них там, я видела, два практиканта дежурят, пусть придут, ее скоро в родзал брать.
Верке, конечно, хотелось отдохнуть и полежать в тишине и покое, но не тут-то было. Бабу уже волокли в родовую. Послышался топот, в родзал ввалилось двое здоровых парней в белых халатах.
— Ребята, помогите, — завопила радостно акушерка, — хорошо, что вас нашли. Сейчас она начнет тужиться, держите ноги, а то ребенка задавит. А ты заткнись, дура! Надоела уже всем. Чего орешь? Работай теперь, и не ори, а то опять без ребенка останешься, поняла? Давай, тужься!
Такого представления Верка еще не видела. Баба выла еще громче, вместо морды у нее был сплошной синий пузырь, на ногах ее висели двое мужиков и санитарки, акушерка кричала:
— Держите крепче!
И это продолжалось довольно долго. Наконец раздался крик. Ребенок орал на радостях, что выскочил из утробы нераздавленным, а мамаша смотрела на него мутными запухшими глазами. Впрочем, она быстро пришла в себя и как ни в чем не бывало начала разговаривать с окружающими. Было такое впечатление, что она не помнит, что с ней произошло. Верке было противно. Но, к счастью, вскоре ее уже увезли в палату. Она хотела идти сама, чувствовала себя нормально, но запретили. Палата была пустая, на первом этаже. Вскоре Верка заснула, но не тут-то было, с грохотом ввезли каталку. Проснувшись, она с ужасом увидела, что на соседнюю кровать выгружают толстуху. Ну все. Теперь доконает. Будет трепаться без конца. «Свинья», — вдруг подумала Верка с ненавистью. Она не могла забыть синего лица с выпученными глазами, дикого крика, и ее мозг отказывался воспринимать соседку как человеческое существо. А та еще пыталась разговаривать с Веркой довольно высокомерным тоном. Видимо, с высоты своего опыта и образования. Терпеть этого Верка не собиралась и осадила ее, заявив:
— Не мешай мне спать.
Тут принесли передачу от Михаила. Большой букет роз, еду. Букет Верка отдала акушерке, к еде не притронулась. Не хотелось. Толстуха смотрела на харчи жадными глазами, но Верка ей не предложила. Она лежала и думала о девочке. Как назвать? Имя она еще не придумала. Но это не главное. Теперь она осуществила свою мечту. Теперь у нее есть ребенок.
Дни в роддоме пролетели быстро. Кормили детей, мылись, спали, опять кормили. Они так и пролежали вдвоем в палате. Толстуха изрядно отравляла Верке жизнь. Когда спала, то храпела как извозчик, а когда бодрствовала — или жрала без перерыва, или пыталась заговаривать с Веркой. Наткнувшись на стойкое нежелание общаться, вызнала Веркину подноготную из истории болезни и подпустила шпильку:
— А ты, оказывается, не замужем. И нигде не работаешь. А кто это передачи носит, твой папаша?
Хотя из разговоров через окно и так было ясно, что Михаил — папаша ребенка. Приходил он часто, заваливая палату продуктами. У толстухи тумбочка была обычно пустой, поскольку скудные передачи она моментально сжирала. К ней приходил муж. Верка его не видела, но слышала бесконечные рассказы через окно о том, как она, то есть Марина, тяжело рожала, как она страдала и как с ней грубо обращались. Какие здесь все невнимательные. Верка думала, что жаль, что он не видел всей этой картины, не слышал воплей и сейчас принимает все за чистую монету.
— Ты бы хоть не врала так нагло, а то можно и поверить, — сказала она ей как-то.
— Что не врала? — вскинулась соседка.
— Ничего, — отрубила Верка. — Овца невинная. На их месте я бы тебя вообще убила бы.
— Это их обязанность. Они за это деньги получают.
— Оно по тебе и видно. Тебе всю жизнь все должны. И сейчас ты лежишь, как корова. Салом заплыла.
— Ты хамка. Нагуляла ребенка. Безотцовщину.
— Отец у нее есть. А у твоего неизвестно, будет ли. Твой муж тебя сейчас прокормить не может. Сбежит, если будешь так жрать, — не осталась Верка в долгу. Еще немного — и дело закончилось бы потасовкой, но тут этот самый муж опять появился под окном. И Верка успела его рассмотреть. Сейчас она удивилась, что может связывать молодого симпатичного мужика с этой мерзкой капризной коровой. Выглядела Марина старше своего возраста, и отек с лица до сих пор не сошел. А муж был помоложе. Улыбчивый, усатый, темноволосый, высокий. У Верки защемило сердце.
