Авдотья Федоровна перешла от московской литературы к замечательным московским типам, стала вспоминать, какие прозвища давались в обществе.
— Вы, голубушка, должны помнить, был такой Князь Мощи: худой-худой, бедняга помер в холерный год? А эта, гордая красавица, все дома сидела, ее между собой Прекрасной Дикаркой называли? А помните: Князь Моська, ха-ха-ха!
Лизавета Сергеевна мало кого могла припомнить и веселье хозяйки плохо поддерживала. На память пришло только лето тридцатого года, которое семья, как обычно, провела в новгородском имении. Вот только жили тогда всю зиму и до следующей осени, пока холера не миновала. Тихо, спокойно…
Соня наклонилась к Мещерскому и что-то доверительно зашептала, тот внимательно выслушал и кивнул.
— Ах да! Я собственно по делу к Алексею Васильевичу! — будто вспомнила Лизавета Сергеевна. — Скоро ли он будет?
Авдотья Федоровна удивленно подняла брови:
— Так он из собрания к вам намеревался заглянуть, как всегда. Вы знаете, Алеша так переменился в последнее время, как будто помолодел, похорошел. Ну, да я рада.
Nikolas внимательно следил за Лизаветой Сергеевной, которая вдруг заторопилась, припомнив несуществующие дела. Хозяйка отпускала ее с явным сожалением.
— Ну что ж, голубушка, жаль… А Алеша будет сегодня у вас непременно. Николаша, проводи дорогую гостью. Не забывайте нас.
В прихожей Мещерский стиснул ее руку.
— Вы позволите мне прийти к вам завтра, мне очень нужно поговорить?
Освободив руку и натягивая перчатки, Лизавета Сергеевна медлила с ответом. Он нетерпеливо ждал.
— Ну… хорошо. Мне тоже необходимо сказать вам нечто важное.
На радостях всегда сдержанный Мещерский, подпрыгнув, схватился за притолоку и повис.
— Ах да! — вспомнил он. — Петя оставил книжку, передайте ему. Сейчас я принесу, — и он помчался к себе.
Как только Лизавета Сергеевна осталась одна, дверь соседней комнаты тут же приоткрылась, и вошла Соня. Совершенно очевидно, что она стояла за дверью и ждала удобного момента.
— Сударыня, я имею дерзость обращаться к вам с униженной просьбой, — говорила Соня, но в глазах ее не было смирения. Они сверкали, как сталь. — Оставьте Nikolas в покое.
— Извините? — холодно вопросила Лизавета Сергеевна.
— Поверьте, так будет лучше для него. Я знаю, он любит вас. Но скажите, зачем он вам? У вас есть поклонники постарше, Алексей Васильевич, к примеру. На что вам мальчишка? Найдите себе жертву своего возраста. Сергей говорит, Nikolas очень изменился после лета: много грустит, лекции забросил, нигде не бывает и, — она как-то странно шмыгнула носом, — собирается на Кавказ. Я уверена, он вас забудет, только дайте ему эту возможность, не губите его!
Заслышав упругие шаги Мещерского, Соня метнулась к двери и, оглянувшись, приложила палец к губам с просьбой молчать. Только закрылась за ней дверь, вошел Nikolas. Бедная женщина едва смогла взять себя в руки от этой смены картин и состояний. «Опять водевиль!» Сияние любимых глаз тут же погасло, стоило Мещерскому взглянуть на помертвевшую женщину.
— Что? Что? — спрашивал Nikolas, но Лизавета Сергеевна знала, что Соня приникла ухом к той стороне двери и тоже ждет ее ответа.
— Вам не нужно приходить завтра. И лучше нам вовсе не видеться, — еле выговорила Лизавета Сергеевна. Она бросилась к выходу, забыв взять у Мещерского книгу. Ей вслед неслось откровенно- страдальческое:
— Ну почему? Тогда убейте уж сразу, у меня больше нет сил!
Обернувшись, она увидела слезы в глазах Nikolas. Не решаясь хоть на миг задержаться, дама ответила срывающимся голосом:
— Это ради вас же, несчастный! — и выбежала на улицу. Человек еле поспел за нею со своим зонтиком.
Не разбирая луж, она летела по переулку. «Да-да, ничего, кроме несчастий, я ему не принесла. Соня права, во всем права!»
Чудом Лизавета Сергеевна избежала сильнейшей простуды. Возможно, благодаря той жизни, что таилась внутри, и на спасение которой организм женщины направил все силы. Теперь ей казалось, что крохотный огонек надежды погас, и больше ничего не оставалось у нее, кроме будущего ребенка Nikolas. Она пока не знала, как расскажет обо всем детям, родственникам и знакомым. Да и нужно ли рассказывать? Пусть все решится само собой. Мужественно скрепившись душой, надо было жить дальше.
Из Петербурга вернулась Марья Власьевна. По ее рассказам выходило, что все устроилось с Ниной как нельзя лучше. Княгиня Павловская сердечно приняла племянницу, поселила у себя, представила ее ко двору. Марья Власьевна оставила девочку в надежных руках. Нина передала письмо, в котором благодарила маменьку за то, что, невзирая на все страхи, отпустила дочь в столицу. Пока что никаких разочарований, только надежды. Княжна Ольга ее приезду очень рада, да и Мишель тоже… Правда, она немного соскучилась по дому, по всем близким и особенно по любимой маменьке. Единственно с кем разлука не удручает — это с мисс Доджсон. Наконец-то я избавилась от ее презрительного фырканья на все мои высказывания. Впечатление было такое, что Нина нашла свое место, по крайней мере, на сей день. Лизавета Сергеевна еще раз мысленно благословила дочь.
— Говорят, Мещерский-то полтавский к тебе зачастил, — лукаво подмигивая, спросила Марья Власьевна в первый же визит. — Уж не жениться ли надумал на старости лет? Мог бы и помоложе, конечно, сыскать: чай, ни в одном доме ему отказу бы не было с таким-то богатством. А ты, матушка, не зевай! Чего тебе бобылкой сидеть? Жених завидный: хорош с лица, да и по мужской части, должно, справен, а? — и она захохотала, толкая в бок Лизавету Сергеевну.
— Да что вы, Марья Власьевна, ни о каком замужестве и помину нет! — отговаривалась дама сердито, но Аргамакова не унималась:
— Того и гляди эту дурищу в очках, Авдотью Федоровну, зашлет к тебе свататься. Вот умора-то будет! Она ж ничего в этих делах не смыслит: у нее девка двадцати лет перезревает, а эта все книжки читает! На дом-то не придут. Впрочем, — Марья Власьевна интригующе прищурила глаза, — может, там другой расчет? Мещерский сыну запретил жениться, но ведь голубки живут в одном доме, долго ли до греха? А там, глядишь, деваться некуда будет. Разве Авдотья-то Федоровна за ними уследит? Куда ей! Она же от книжки носа не поворотит.
— Будет вам, расскажите лучше городские новости, вы уж наверняка все знаете лучше, чем я, — переменила тему Лизавета Сергеевна.
Марья Власьевна, действительно, обнаружила поразительную осведомленность, если учесть, что в Москве она находилась всего лишь вторые сутки. Когда Лизавета Сергеевна выразила свое удивление, гостья самодовольно хмыкнула:
— А ты что думаешь, я уже успела побывать в некоторых местах, уяснить стратегическую обстановку в городе. Шутка ли, столько дней меня не было в Белокаменной!
Перед тем как отправиться восвояси, Марья Власьевна сказала:
