В одиннадцать вечера он наконец застает Мэри Энн дома.
— О Боже, ты дома, — говорит он. — Ты в порядке?
— Уже на полпути к тебе. Как ты?
— О, Майкл. Ты едешь. Ты ангел.
— Я очень усталый ангел, Мэри Энн. Я должен поспать. Сегодня я уже не смогу проехать больше мили. Мне нужно отоспаться, чтобы завтра утром продолжить путь.
— Конечно. Отдохни. Будь осторожен, не попади в аварию.
— У него инфаркт.
— Сейчас мне трудно об этом говорить.
— Я должен увидеть его, Мэри Энн. Я не могу опоздать.
— Выспись, Майкл. Нельзя требовать от себя больше, чем можешь. Я благодарна тебе за то, что ты откликнулся. А теперь постарайся хорошенько выспаться.
Повесив трубку, он покупает очередную чашку кофе и продолжает путь.
Глава сорок третья
Уолтер
Я могу назвать столько веских причин оставаться Уолтером. И знаю, что мне будет очень не хватать этого образа, когда все кончится.
Не сомневаюсь, что у вас уже сложилось обо мне мнение, будто я обычный парень. Нет ничего во мне примечательного, разве что бегаю хорошо, да и общаться со мной довольно легко. За исключением того, что я Уолтер. Таким, как я, никто никогда не был и не будет. И я искренне верю в свою исключительность. Впрочем, как каждый из нас верит в свою.
Майкл сейчас под впечатлением того, что жизнь продолжается и с его участием. Его лишь недавно осенило, что ничто не кончается и что в реинкарнации заложен глубокий смысл. Да, верно, ничто не кончается. Но все меняется. И в этих переменах что-то обязательно приобретается, но что-то очень важное теряется.
Как в случае со мной.
Мне не стоит жалеть себя за то, что пора уходить. И собственно, я не жалею. Сейчас я способен понять ценность того, что мне когда-то дали и что я теперь отдаю.
Я бы хотел сказать вам, что по-настоящему ценю каждое мгновение жизни, которую мне дали. К сожалению, я, как и все, при жизни не придавал этому значения.
Но иногда это прорывается. Я могу сейчас оглянуться назад и увидеть прожитое, и самые яркие моменты кажутся солнечными бликами, гуляющими по Атлантике.
Та утренняя поездка в кузове соседского пикапа. Помните? Я вам рассказывал.
Или эпизод, когда я управлял отцовским «фордом» и резко жал на газ, так что свалился в кювет. То ощущение, которое я испытал, когда вместе с машиной, как единое целое, нырял в эту яму. Тогда было трудно понять, где кончается Уолтер и начинается «форд». Я воображал себя такой же мощной машиной, какой был восьмицилиндровый «форд». У меня была сила и скорость. Мне казалось, что я правлю всем миром. Ощущение длилось секунду, но какая это была секунда.
А вот еще: я плыву в океане, пытаясь бороться с волнами. Мне, кажется, девять. Не знаю точно, но я определенно маленький. Волна подхватывает меня, переворачивает и несет куда-то. Я отчаянно сопротивляюсь, но стихия сильнее. Тогда я понимаю, что противостоять ей невозможно. Я просто умру, если стану бороться. Поэтому я отдаюсь во власть океана, и он выбрасывает меня на поверхность, теперь я могу дышать. Захлебываясь соленой водой, ловить ртом этот восхитительный кислород.
Потом я долго лежу на берегу, на песке, и чувствую, как солнце высушивает на мне воду каплю за каплей. Я могу видеть солнце даже с закрытыми глазами, слышу голоса на пляже, и звуки кажутся громче, а краски ярче, потому что в этот момент я понимаю, какое это счастье — быть.
Тебе кажется, что уже никогда не забудешь этой минуты, но все забывается.
Есть в моей памяти и момент, связанный с Мэри Энн. Когда мы сидим в отцовском «форде», но еще на переднем сиденье. Мы целуемся довольно невинно, но потом вдруг наши рты раскрываются, и мы касаемся друг друга языками. Это удивительно, потому что ощущение такое, будто слились воедино наши жизни. Оно тоже длится долю секунды, но порождает бурю эмоций.
Как раз в эту долю секунды я забываю о том, что могу потерять ее, а она меня. Как забываю и о том, что должен держаться от нее на расстоянии вытянутой руки, потому что шансов у нас ист.
Возможно, мне стоило сказать ей об этом, но разве это можно выразить словами?
Даже сейчас я объясняюсь путано. Потому что чувства сильнее слов. Нужно сжать их, чтобы уместить в слова, но тогда от них останется только тень.
Как бы то ни было, у меня последняя возможность рассказать вам о тех мелочах, которые составляют счастье жизни.
Возможно, они покажутся глупыми. Но нет, На самом деле они не глупые. Наверное, я просто преподношу их так, что они кажутся глупыми.
Скажем, я просыпаюсь ночью оттого, что голова Никки лежит у меня на шее. Я ощущаю тепло его шерсти, слышу его дыхание. Он слегка подрагивает. Издает какой-то непонятный звук, и мне становится ясно, что собакам тоже снятся сны. Интересно, что им снится?
Или в жаркий день я беру в руки бутылку «кока-колы» и чувствую ее обжигающий холод. Бутылка так уютно лежит в руке, словно специально сделана под мою руку. И я делаю первый глоток, вкус которого именно тот, что надо, и холодок пробирается внутрь меня. В этот момент я ощущаю свое тело как живой организм.
Или я бегу так быстро и трудно, что кажется, сердце вот-вот разорвется, а оно лишь чуть шире приоткрывает клапаны.
И разумеется, первый кусок лимонного пирога.
Сейчас оглядываясь назад, я понимаю, что каждое мгновение жизни одинаково важно. И даже самый напряженный или небогатый событиями день воспринимается как подарок.
Теперь я перебираю эти мгновения, словно драгоценные жемчужины, и любуюсь их красотой.
Глава сорок четвертая
Майкл
Глаза Эндрю открыты, когда Майкл заходит в больничную палату. Они пустые, отрешенные, но открыты.
— Привет, дружище, — говорит Эндрю. — Я знал, что ты придешь.
Он говорит шепотом, со скрипом в горле, как будто ему не хватает воздуха, чтобы вытолкнуть слова наружу.
Майкл осторожно подходит к его кровати, медленно, словно боится разбудить.
— Ты назвал меня дружищем.
— Да? Тоже мне, большое дело. Я всегда зову тебя так.
— Эндрю, ты знаешь, кто я?
— Конечно, знаю, оболтус.
Майкл берет его за руку, пристально смотрит в глаза, едва сдерживая слезы.
У Эндрю меловая кожа, глаза запали слишком глубоко, словно отступили.
Эндрю говорит:
— Многие боятся умирать, но мне не страшно. Я сказал себе: «Эндрю, у тебя там есть друг. Он придет к тебе». И вот ты здесь.