— Ух! А он станет еще больше? — Она подвинулась поближе, наклонилась. Ее соски коснулись волос у него на груди, хладнокровно, без всяких эмоций, она вытянулась в длину, а он тихо, с присвистом втянул в себя воздух. И со стоном выдохнул его.
А потом он увидел «утку»[60]. Белый и забрызганный илом «ситроен» несся на колоссальной скорости по луговине, обогнул липу и снова исчез из поля зрения, ограниченного полоской щели в полуоткрытой двери. Поскольку «утка» не производила никакого шума, только молниеносно беззвучно пронеслась, он даже подумал на момент, что ему померещилось, и он снова с большой осторожностью занялся Люциллой. Она закусила нижнюю губу, отвела назад его волосы, теплый, как янтарь, запах исходил от ее подмышек, — и вдруг раздался страшный треск и рев, какой издает мотор, когда тормозят, резко переключая скорости. Она в испуге уставилась на него.
И тут же вскочила.
— Боже мой! — Ее лицо стало красным, она быстро нагнулась, натянула на себя трусики. — Ты не запер ворота на засов? — Нет, он только притворил их. Кончиком ноги она поддела джинсы, поглядела в щелку между занавесками и щелкнула кнопками на блузке. Воротник завернулся вовнутрь, она покачала головой, печально улыбнулась. — Это Тыцу, — сказала она, все еще немного задыхаясь. Потом скривила лицо и сжала руками грудь, видимо, она испытывала боль.
Де Лоо надул щеки, отодвинулся на край кровати, снял с себя презерватив, а она провела рукой по его волосам и вышла.
По дороге в ванную он внезапно вырос рядом со своей тенью, даже ухватился рукой за платяной шкаф. Он вымыл лицо, надел к джинсам свежую майку и сунул себе в карман бюстгальтер Люциллы. Потом открыл дверь. На пороге блестело свежее кровяное пятно, размером с мелкую монету, а жара, когда он вышел во двор, показалась ему невероятной, градусы уже не играли никакой роли — словно прошлое, а заодно и будущее спеклись в некое единое настоящее, в одну синеющую и пылающую жаром точку здесь и теперь, и он неожиданно почувствовал себя от этого слабым и усталым. Очертания предметов плавились и плыли, сверкая на солнце, а он шел по траве и подбрасывал при каждом шаге вверх скошенные травинки.
Они сидели под липой. Мужчина, которого она называла Тыцу, скрестил на затылке пальцы и с любопытством разглядывал его. Тыцу был стройным, почти тощим молодым человеком со светлыми глазами и удивительно большими ушами. Каштановые волосы, с солнечными очками надо лбом, завязаны на затылке, одет в тренировочную майку и грязные, драные на коленях джинсы. Босиком. Волосы под мышками склеились от пота.
Люцилла представила их друг другу, и Тыцу кивнул.
— Из Берлина? Мне туда путь заказан… — Веки воспалены. Он говорил по-немецки, и произносимые им звуки словно ударялись о тонкий, слегка надтреснутый стеклянный бортик, о который разбивался и тут же терялся его голос. Люцилла встала и пошла в дом. — Но только никакого пива! — крикнул он ей вслед, и Де Лоо увидел, что он завязывает сзади волосы, чтобы скрыть плешь на макушке.
Тыцу сузил глаза, поднял подбородок и тяжело задышал.
— От нее пахнет прямо… — Он говорил, почти не двигая губами, ноздри его вздрагивали. — Вот шайсе, да чем это от нее пахнет? Нагретым, что ли, теплым лесом? А?
Де Лоо не ответил, а поляк кивнул, махнув рукой в сторону сарая.
— Классный у тебя автомобильчик, Симон. Fun-Food-Corporation. Весь такой пестрый из себя. Не продашь его мне?
Он отрицательно покачал головой.
— Автомобиль мне не принадлежит.
Тыцу наклонился вперед, уставился на него.
— Серьезно? — Он облизал уголки губ. — Тогда тем более надо обмозговать это дельце как следует. Могу дать тебе за него родной «Fiat Spider». Нужно только его перекрасить и поставить новый распределительный вал, и порядок. Что скажешь?
Внезапный порыв ветра, далекое громыхание. Люцилла вынесла из дома поднос. Хлеб, копченые колбаски и полный кувшин апельсинового сока, поставила все это на стол и сделала кивок в сторону «утки».
— Ну и? Сколько новых зарубок посадил ты за это время на маховик? Или тормоза опять в норме?
— А куда там! — сказал он и хлопнул по столу пачкой табака, скрутил себе цигарку. — Зачем тормоза? Здесь-то, в деревне… И что это за жизнь без опасности! Или, может, я вам помешал?
Взгляд, полный искреннего добродушия, скрывающий ухмылку, и Де Лоо принялся отламывать маленькие кусочки от копченых итальянских колбасок «кабаносси» и скармливать их кошкам. Тыцу поднял руку, поправил Люцилле воротник блузки.
— Ты никогда не можешь помешать, — сказала она, а он вытащил из кармана зажигалку.
— Вот это я и хотел услышать. — И сунул цигарку в рот, глубоко затянулся и задержал дым в легких, прежде чем сказал: — Не можешь разбавить мне немного сок? А то он для меня слишком крепкий.
Небо стали затягивать тучи. На соседнем участке кукарекали петухи. Она подняла руку к дереву и вытащила оттуда наполовину опустошенную бутылку водки, зажатую в расщелине сучка.
— Как ты, собственно, здесь оказался? И кто смотрит за твоими детьми?
Тыцу кивнул и выпустил дым.
— Ну как кто, собаки, конечно. А кроме того, дети уже выросли. Я так считаю. Кто обо мне заботился, когда мне исполнился год? Да никому до меня и дела не было.
Он протянул Люцилле цигарку. Она затянулась разок, закашлялась, постучала себя кулаком в грудь. Глаза ее заслезились.
— Да-да, — сказал Тыцу. — Здорово хватает, а? Товар высшей пробы. Из грибов и конопли. Чем беднее страны, тем лучше сапожники.
Он налил себе водки, показал бутылкой на Де Лоо.
— У меня пять собак. Я люблю собак, особенно если в них есть что-то такое эдакое, могут, например, провести бой, понимаешь? И у меня четверо детей.
— От четырех жен, — добавила Люцилла, а он отмахнулся.
— Ну и что? Разве эти потаскухи о ком-нибудь заботятся? Одним словом, шайсе, а не бабы! Пьют да трахаются, а остальное вешают на меня. Весь груз на моей шее. Я, значит, стою у плиты и кашеварю впрок, ясно как божий день, каждую неделю целый бак перловки на молоке. Здоровая пища, я тоже ел. Сначала ее получают собаки, с кусочками мяса в миске. И съедают в момент. А потом уж очередь детей, все очень просто.
Люцилла кивнула.
— И из той же миски.
Теперь уже громыхнуло посильнее, далекие еще пока удары грома, словно кто-то за облаками двигал над ними тяжелые гири, а заодно и тонны минувших дней.
— А вот и неправда! — закричал он, и жилы у него на шее вздулись. — Я перед этим ее споласкиваю. И не заводи мне тут канитель про гигиену, не доводи меня до бешенства! Не нравится, приезжай и убирайся!
Де Лоо тоже затянулся цигаркой и впервые заметил, что огромный сарай стоит криво. По его фронтонной стороне была натянута красная веревка, на ней висела рубашка, трепыхаясь на ветру, а теплые струи воздуха со стороны озера шевелили пластиковые прищепки.
