Засим она удалилась.
Я надел оставленный ею на краю постели старый мужской халат в красно-зеленую клетку и спустился на первый этаж. Она ждала меня в гостиной, посреди которой стоял табурет.
— Садись сюда, — сказала она.
Я не двинулся с места. Она по-прежнему держала в руке ножницы.
— Надо подстричься, — сказала она. — Присаживайся.
— Но…
— Томас, ты теперь король. Ты это знаешь, я это знаю, все это знают. Нет смысла противиться. Я постараюсь сделать тебя как можно более привлекательным, чтобы, когда ты появишься в городе, на тебя заглядывались все женщины. Пусть они видят, что упустили. Пусть завидуют той из них, на кого падет выбор. А после захода солнца… впрочем, остальное ты знаешь и сам.
Я знал остальное. Но я не мог представить себя участником этого действа. Спорить с миссис Парсонс действительно не имело смысла. Она просто делала то, что полагала правильным. Однако я рассчитывал, что у меня еще будет шанс переиграть все по-своему. Я не собирался превращаться в жертву кем-то выбранной для меня судьбы; мне претила мысль о том, что все было предопределено со дня моего рождения или даже с того давнего дня, когда мой отец покинул Эшленд. Я решил посмотреть, как будут развиваться события, и в удобный момент сделать свой ход, не предусмотренный их планами.
Ножницы щелкали; пряди волос падали мне на плечи и на пол вокруг табурета.
— Глупости это все, — неожиданно произнесла миссис Парсонс, как будто подслушав мои мысли. — Глупые предрассудки. В этом нет ничего постыдного. Ты окажешь нам всем большую услугу. Сделаешь свое дело — и к нам вернутся арбузы, и наша жизнь станет такой, как прежде. Тебе всего-навсего надо соединиться с женщиной, которая очень этого хочет. Скажу честно, — она наклонилась и зашептала мне в ухо, — я была потрясена. Когда я впервые тебя увидела, ты нисколько не походил на кандидата в Арбузные короли. Симпатичный парень, хорошие зубы… В чем же твоя проблема?
— Проблем особых не было, — сказал я. — Только я никогда… я не чувствовал…
— У тебя были подружки?
— Конечно, — сказал я.
— Но ты ни разу этого не почувствовал?
— Чего?
— Этого. Я говорю о вожделении. — Она перестала щелкать ножницами, положила ладони на мою голову и начала медленно двигать пальцами. — Бездумное, темное вожделение… Это и есть начало всего, начало жизни, отцовства и материнства — от первой живой клетки или бактерии до каждого корабля, покидавшего каждую гавань мира с начала истории; от самого грязного и жалкого городишки где-нибудь у черта на куличках до величайшего и прекраснейшего из городов мира. Порой мы без раздумий делаем то, что нам очень хочется, а позднее окидываем взглядом сделанное и решаем, хорошо это было или плохо, правильно или неправильно, видна тут искра божья или за этим тянется дьявольский хвост. В подобных вещах все мы одинаковы.
Она глубоко вздохнула, и этот глоток эшлендского воздуха вернул ее к реальности, в гостиную ее дома. Она обошла вокруг табурета и посмотрела мне в лицо.
— Вот что ты почувствуешь сегодня ночью, — сказала она. — Когда ты будешь окружен языками пламени, а вокруг будут стоять, подбадривая тебя, все мужчины и женщины города, ты познаешь это самое чувство. А затем появится женщина и сквозь огонь уведет тебя в темноту, и все произойдет само собой.
Я кивнул, но она, похоже, заметила в моих глазах страх.
— Все не так плохо, Том, — сказала она. — То, чем ты будешь заниматься, совсем не так плохо, как ты, может быть, думаешь.
Я кивнул еще раз.
— Именно так я встретила своего мужа, — сказала она тихим голосом. — Он был Арбузным королем, а я — его королевой. Возможно, то же самое случится и с тобой.
Она пригладила рукой мои волосы.
— А где Люси? — спросил я.
— Люси? — удивилась она. — Странный вопрос. Готовится к фестивалю, конечно. Как и все остальные. — Она сделала шаг назад, оглядывая свою работу. — Не так уж и плохо для полуслепой старухи.
Она вручила мне зеркало, в котором я не узнал себя, — хотя кто, кроме меня, мог там отразиться? Мои волосы были коротко и неровно подстрижены, а местами торчали ежиком. Обычно я ношу прическу, отчасти прикрывающую уши, а теперь над ушами все было срезано, и сквозь остатки шевелюры просвечивал голый череп. Лоб также был полностью открыт — кстати, он оказался выше, чем я думал. В целом все это выглядело так, будто с меня содрали лоск цивилизации, чтобы я смог увидеть себя без прикрас. Я стал похож на типичного парня из Эшленда.
— О'кей, — сказала она. — Теперь займемся одеждой.
Она удалилась в соседнюю комнату и через минуту вернулась с охапкой штанов и рубашек вместе с вешалками. Все это она опустила на студ.
— Вещи Тома, — пояснила она. — Моего мужа. Их никто не трогал со дня его смерти. У меня так и не хватило духу от них избавиться. Да и разве ж я могла? Эти вещи все еще принадлежат ему. Иногда я перебираю его гардероб, трогаю его рубашки, вспоминаю, как они смотрелись на нем. Они до сих пор хранят его запах — конечно, лишь слабый намек, но я его чувствую: смесь пота, древесной стружки и табака. Окажи мне маленькую любезность, Том, — примерь эту одежду. Пожалуйста. Тебе оно ничего не стоит, а мне ты доставишь большую радость. Я была добра к тебе, не так ли? Я поселила тебя в уютной комнате, и мы с Люси хорошо о тебе заботились, ты ведь не станешь это отрицать?
— Миссис Парсонс, — сказал я, — но ведь это его одежда, а он…
— Ну да, он мертв, — сказала она. — А это всего лишь одежда. Обычная поношенная одежда. Прошу тебя.
Она тактично покинула комнату, чтобы я мог переодеться.
— Великолепно, — прошептала она, вернувшись. Глаза ее затуманились слезами умиления. — Ты смотришься таким… таким статным в этой рубашке, Том. И штаны впору. Настоящий юный джентльмен.
— Но, миссис Парсонс, — сказал я, взглянув на свое отражение в зеркальном шкафу, — это уже не я.
— Глупости, — сказала она.
— Мои волосы слишком коротки и топорщатся ежиком. Рубашка жмет в плечах. Штаны выглядят как какое-то недоразумение. Они даже не достают мне до лодыжек. Я не могу выходить на люди в таком виде.
Но все мои слова пролетели мимо ее ушей.
— Ты ничего не понимаешь в любви, — заявила она.
— Это так, — согласился я.
— Но ты все узнаешь и поймешь.
В руке у нее был старый запыленный флакон; толстый слой пыли стерся лишь в тех местах, где она к нему только что прикасалась.
— Это твой одеколон, — сообщила она, капнула из флакона себе на ладонь, понюхала и на какой-то момент унеслась мыслями далеко-далеко…
Затем она принялась тереть теплой старческой рукой мою шею, перенося на меня этот запах и все еще находясь во власти воспоминаний.
