— Ты не столько помогаешь, сколько задерживаешь, — проворчал он.
И они с Фернандо ушли вперед. Я стала действовать не спеша, отделяя знакомые листья — дикую аругулу и одуванчики — от тех, которые только наугад считала пригодными для салата или соуса с диким чесноком и маслом или с жирным красным чили. Солнце уже проснулась, и я тоже. Теперь я даже благодарна была Барлоццо, вытащившему нас из дома в такую рань. Я шла лугом, ощущая под сапогами мягкую землю, составляя в уме меню, гордая тем, что сама добываю себе пропитание, и негромко напевала. И посмеивалась, вспоминая сцены лихорадочной стрижки газона в Саратоге. Зловещий треск электрической газонокосилки, ядовитый выхлоп, от которого задыхаются дети и одуванчики, те самые одуванчики, которыми здесь я сегодня пообедаю.
Я вполне наслаждалась жизнью, когда мое блаженство нарушили восторженные крики. Можно было подумать, что они обнаружили этрусский клад, но когда я догнала мужчин, они связывали пук тощих бурых стеблей, похожих на уродливую спаржу. Это был brusandoli, дикий хмель, и Барлоццо уже предвкушал, как приготовит его сегодня на ужин.
— Первым пойдет салат из одуванчиков и других трав с доброй ложкой рикотты и солеными анчоусами. Потом хмель, отваренный в кипятке, недолго, чтобы оставался хрустящим, с колечками крошечных весенних луковиц и чуть спрыснутый лимонным соком. А часть обжарим в лучшем оливковом масле, добавим немножко сливочного, взобьем собранные утром яйца и зальем ими, едва масло зашипит. И чуточку морской соли. А когда снизу появится темная корочка, я переверну блин, подбросив его на сковородке, и, когда пар уже начнет сводить тебя с ума, поставлю на стол. Есть будем прямо со сковородки. Можно с очень холодным белым вином, но без хлеба. И больше ничего. Флори захочет добавить рис или еще что-нибудь, но мы ее слушать не станем.
— С каких это пор ты рекламируешь ужины? — съехидничала я.
— Va bene, ладно, смейся над моей поэзией, но я в самом деле считаю, что объявлять о своих планах вслух лучше, чем просто обдумывать их. Это разжигает аппетит.
В другой раз, когда мартовское утро казалось теплее июньского, Фернандо получил приказ Князя отправиться к теплому источнику за диким чесноком и травами для тоников. Я осталась бдеть над пекущимся хлебом, а когда он был готов, накинула куртку поверх пеньюара, натянула сапоги, взяла корзинку и ножницы для цветов и вышла ему навстречу.
В те дни Барлоццо редкое утро не объявлялся у нас в поисках все возрастающих доз веселья и радости. Я отдыхала душой, освободившись от него на несколько часов: как захлопотавшаяся мамаша, ненадолго сдавшая чад ирландской няне. Оглядываясь по сторонам, я думала, что ничто здесь не несет признаков нашей эпохи, это утро лишено даты. Оно могло быть пятьдесят, двести или много больше лет назад. Только земля, небо, бутоны диких роз и пасущиеся овцы.
Было так тепло, что я сняла куртку и оставила на камне, чтобы подобрать потом. Недалеко впереди показался Фернандо, и я, в своем прозрачном белом платье, словно охотящаяся Диана, замахала руками, призывая его. Нет ответа… Было слишком жарко, чтобы идти дальше, и я легла в душистую траву, поджидая мужа. Я уже слышала его голос, распевающий обычное «Чай на троих». Я лежала тихо, вольно раскинувшись в позе пасторальной богини. Я приготовилась потрясти его своим соблазнительным видом. Он падет на колени и покроет меня поцелуями. Сердце у меня замирало, как у ребенка при игре в прятки, но мой муженек только и сказал:
— Ма cosa fai qui? Alzati, ti prego. Sei quasi nuda e com-pletamente pazza? Ты что творишь? Поднимайся, умоляю. Ты почти голая, совсем с ума сошла?
— Просто в игривом настроении. В кои-то веки ты без Князя, и я решила сделать тебе сюрприз. Только тебе.
— Но ты простудишься, лежа на сырой земле, — проворчал он, нагнувшись, чтобы обнять меня. — И ты прекрасно знаешь, что наш вредный ребенок слоняется по полям где-то поблизости. Не хочу, чтобы он или еще кто застал тебя в одной ночной рубашке.
Я решила элегантно подняться, но запнулась, наступила сапогом на подол наряда Дианы, подол треснул, а я снова полетела на землю. «Вот так пасторальная богиня!» — ругала я себя, топая вверх по холму, через сад и по лестнице в спальню, и проклинала себя за дурацкую выходку. Я уже застегивала юбку, когда снизу донесся голос Князя:
— Извините, что опоздал!
Подошел сезон сыроварения. Овцы пировали на молодой траве не хуже нас. И первый сыр сезона, хоть и запоздавший в этом году, назывался marzolino, «маленький март». Этот pecorino ели белым, сладким и мягким после всего нескольких недель выдержки, сочетая с горстями бобов фавы в стручках, приправляя маслом и молотым перцем. Мы вылущивали фаву из стручков, отбрасывая еще нежную внутреннюю кожицу, и ели, сидя на склоне холма, с marzolino и добрым ломтем хлеба. Пожалуй, еще лучшей приправой для хорошего marzolmo служит мед. Пчелы делали мед задолго до того, как пчеловодство стало искусством, и пастухи, вызывая смятение и опустошения, запускали руку в улей за куском сот, ломали их, выскребали и ели со свежим кислым сыром. Первое блюдо dolce salata. Пастухи больше всех знали о жизни. Пастухи рождались, жили, а порой и умирали под звездами. Они соблюдали пасторальный ритуал transumanza — вместе с овцами летом уходили на горные пастбища, а зимой возвращались в низины, и снова в горы — каждое путешествие больше трехсот километров. Они вели одинокую жизнь, но были своеобразными бонвиванами, кочевыми сказителями, разносившими новости и предания по еще более оторванным от мира деревушкам, жители которых за всю жизнь не переваливали за гребень ближайшего холма. Им радовались, как бродячим артистам, приглашали к крестьянскому очагу и к костру лесорубов. Пастух выменивал на истории хлеб, вино и масло. Ужин себе пастух готовил по древнему обычаю. Он смешивал рикотту с парой украденных яиц, лепил клецки, бросал их в котел кипящей над костром воды, вынимал и посыпал крошками черствого хлеба, растертого между ладонями, а если повезло, приправлял несколькими каплями масла. Представляя себе эту жизнь, я мечтала, чтобы можно было выменивать необходимое в жизни, как мать Барлоццо выменивала суп на рикотту. Я бы выменивала хлеб на тайны.
У Барлоццо имелись рецепты для всех сортов тоника и прочих видов благодатной влаги, которую он замешивал и сбраживал в огромном чане. Он установил мокрый ржавый бак на колесиках в нашем сарае и принялся стричь в него нечто, выглядевшее и благоухавшее, как лужайка, а потом размалывать одним из своих первобытных орудий. Залил смесь из садового шланга, прикрыл металлической крышкой и сказал:
— Надо на недельку оставить настояться.
Я недоверчиво косилась на темноватый настой, покрытый пеной и слизью, пока не глотнула чистой прозрачной свежести. Князь через кран бака перелил настой в ведро и начал все заново, уже с другим составом. Каждую порцию готового настоя мы отцеживали через суровую марлю и переливали в отмытые, стерилизованные винные бутылки. Каждую затыкали крышкой и снабжали этикеткой, а потом часть бутылок положили на нижнюю полку холодильника, а остальные устроили в кладовой. Дикий цикорий для очистки внутренностей; дикий фенхель с одуванчиком — панацея от всех хворей, руккола с диким луком для очистки крови; страстоцвет, корень валерианы и дикий чеснок для снижения давления; огуречник для кожи.
