Тяжело любви не ведать,
Тяжело любовь изведать,
Тяжелей всего не встретить
На любовь свою ответа…
Да, тяжело, но… У него осталось так много прекрасных воспоминаний: дождь в пустыне, ее умиление, когда они подсмотрели, как ежик пьет воду из лужи, детская радость, что ей удалось совсем близко увидеть белого лисенка с огромными смешными ушами. А ее досада и непередаваемая гримаска на лице, когда ее искусали клопы в расписанном фресками склепе древнего вельможи. И их совместные семейно-доверительные ужины, когда они говорили часами обо всем на свете и понимали друг друга с полуслова. Эти воспоминания принадлежали ему одному, это — его достояние и навсегда останется с ним. И это — немало. Этим можно быть счастливым, еще как!
— Не пугайся, — Леонид подошел сзади. — Ничего, что нарушил твой покой… уединение, — поправился он, так как покой нарушил не он, а Александр, Леонид это знал. А, может, он дал ей необходимый покой. И счастье, и все.
Таис вышла из своей задумчивости и медленно ему улыбнулась. Десятки чувств сменились на ее прелестном лице.
— Привет, садись…
Она поежилась от легкого ветра — красное солнце почти скрылось за горой — и накинула хитон. Его белая, слабого плетения ткань оттеняла блестящую загорелую кожу на плечах и груди, с которой она стряхивала высохший песок. Черные волосы были высоко заколоты, ветер норовил забросить выбившиеся прядки на лицо, и она тонкими пальцами укрепляла их в копне кудрей. Она была невыносимо хороша.
— На тебе знакомые серьги, — удивился Леонид.
— Да, твой подарок, я их не снимаю. Бывают такие «удачные приобретения».
— Ты не грустишь?
— Есть немножко. Приказано прощаться с морем. А любое прощание — это возможное прощание навсегда. Я размышляю над тем, как странно устроен человек. Он всегда сожалеет об ушедшем. Вот и меня посетило чувство ностальгии.
— По Афинам?
— По Египту.
— Не может быть! И я только что думал об этом, — удивился Леонид.
— Он нас заразил своей тайной. Жизнь течет, как вода. Жизнь и есть вечное движение, изменение. А иногда хочется, чтобы она остановилась.
— …застоялась и превратилась в болото.
— Ах, ну ты со своей иронией… Прямо, как Александр, — с укором сказала Таис. — Болото! — повторила она и рассмеялась, оценив шутку.
— Видимо, и я, и Александр неосознанно боимся твоей грусти и на всякий случай пытаемся ее преобразовать в какое-то более спокойное чувство.
— Какое своеобразное объяснение, — подняла брови Таис.
— Мы говорили об Александре… — напомнил Леонид.
— Да, есть о чем, — Таис легла к нему на колени, лицом к морю. Ее грудь округлилась и обнажилась в вырезе хитона.
— Ты любишь его?
— Конечно, есть за что! Я от него одно добро вижу. Ты разве нет?
— Конечно, я его люблю…
Он не договорил, Таис перебила его:
— За тот же Египет, кому «спасибо» сказать?
Леонид рассматривал ее бархатную щечку и нежный профиль, когда неожиданно раздался лай Периты и свист Александра.
— Привет, легок на помине, — спокойно и приветливо сказала Таис и отстранилась от норовящей лизнуть ее Периты. Александр цыкнул на собаку, и та вмиг послушалась.
— У тебя в ушах не звенело? Мы как раз говорили о тебе, какой ты хороший, — сказал Леонид.
— О! За глаза говорили хорошее?! Ну, тогда это любовь, и это серьезно. — Царь опустился на песок у ног Таис.
— Как охота? Поймал кого? — вяло спросила Таис.
— Поймал… Это в Египте можно было ловить руками. Но кое-что взял.
— Луком, соколом? — продолжила Таис.
— Нет, соколом хорошо в песках; на юге с Пердиккой мы хорошо поохотились с соколом.
— Значит, понравилось?
— Сокол вроде легкий поначалу, а как потаскаешь его полдня, рука отваливается. Кстати, тебя Геро разыскивала с… чуть не сказал «собакой», с Адонисом твоим.
— Что ты имеешь против моей собаки?
— Это не собака, а непонятный зверь. Особый. Испортила ты его, избаловала, — ответил Александр.
— Ах, — махнула рукой Таис, — у нас с тобой могут быть хоть на что-то разные взгляды? Он мне не для охоты, а для дома, для души…
— Но он же пес, и его натура требует собачьей жизни — охоты, крепкой руки.
— Ты хочешь сказать, что ты к Перите применял когда-то крепкую руку! — вскинула брови Таис.
— Она меня и так понимает, моя умная девочка.
— Умная девочка — это сейчас я или она? Почему ты меня называешь, как собаку?
— Я ее уже всегда так называл и если вдруг начну называть по-другому, то она не поймет и обидится, — усмехнулся Александр.
— А какая охота была самой лучшей для тебя? — поинтересовалась Таис.
— Ты на ней присутствовала, — Александр лег на ноги Таис так, как она лежала на коленях Леонида. Обращаясь к нему, Александр стал рассказывать:
— Она меня замучила. Только прицелюсь, а она: «Ой, не стреляй. Он такой славненький!» Это о кабане! Потом хорошего оленя подстрелили, огромный был, почти как «знатный». — Александр кивнул Таис. — Потом еще отлично было с Кратером на льва. Геракл убил Немезийского льва, ну и нам, пацанам, захотелось попытать счастья.
— Никак не меньше, как Гераклы, — вставила Таис.
— Бродили два дня, отчаялись, ничего нет. А потом пантера попалась, тоже «славненькая».
— Это в Пелле изображено на мозаике? — догадался Леонид.
— Ага, увековечили удовольствие, — ответил царь и припомнил, что ему пришлось вытерпеть от Гефестиона за эту охоту с Кратером.
— Я тоже мечтаю сделать мозаику. Вот в Пеллу Аравийскую ты меня не взял, — сказала Таис с укором.
— Во-первых, там еще до мозаик далеко, во-вторых, там песок, голо, тебе такой ландшафт надоест, еще насмотришься на него в Азии. А тут — море, будешь потом по нему вздыхать. Наслаждайся, пока возможно. Как, кстати, вода?
— Медуз нанесло.
— Да, ветер, — подтвердил Леонид.
— А что вы на лодке не поехали подальше?
— Да Леонид только что пришел, я одна была, — пояснила Таис.
— Одна среди медуз… Нет, — царь стал припоминать: — «одна среди подводных скал… ты, сидя на спине, держалась за шипы…» Не помню точно.
Таис приподнялась от удивления:
— Как ты вообще запомнил! Я когда-то один раз прочла это стихотворение, сто лет назад.
— Надо все хорошее помнить, — улыбнулся Александр и прибавил, как считалочку: — Плохое забывать, ошибки прощать.
