Она пошла в спальню и принялась лихорадочно шарить под кроватью, пока не нашла старый учебник алгебры. Открыла его и достала две фотографии своего ребенка. Ребенка Савьера. Других фотографий у нее не было, а эти она спрятала в книжку, еще когда была в интернате — и потом не придумала лучшего места, где их хранить. Книгу Джулия оставила на кровати, а фотографии принесла в гостиную. Она была вся на взводе, по коже бежали мурашки.
Боясь передумать, она быстро сунула фотографии Савьеру в руки.
Она наблюдала за ним, поначалу смущаясь, а потом вдруг встревожившись. Он на миг поднял голову, встретился взглядом с Джулией, а потом снова уставился на фотографии.
— Она родилась пятого мая, — сказала Джулия. — Три килограмма. Совсем на меня не похожа. А на тебя — очень. Светлые волосы, голубые глаза. Ее удочерила пара из Вашингтона.
— У меня есть дочь?
Джулия кивнула и быстро ушла, пока он не спросил что-то еще.
Волны жара поднимались от металлических конструкций на трибуне, переливаясь расплывчатой рябью. Раньше у Джулии было здесь «свое» место. На самом верхнем ряду, там, где стена ограждения примыкает к бетонной кабинке — ложе для прессы, — образуя уголок тени.
Джулия не бывала здесь с тех пор, как уехала из Мэллаби в шестнадцать лет. Теперь все казалось другим, но в то же время пугающе прежним. Она села в «своем» уголке и стала смотреть на футбольное поле, где все это произошло. Где ее жизнь навсегда изменилась. Кирпичное здание школы на той стороне поля сейчас было тихим. Но учителя уже начали приходить в школу и готовиться к новому учебному году — если судить по распахнутым настежь окнам. Столовая располагалась на первом этаже и выходила окнами на стадион. Джулия вспомнила, что ей говорил Савьер. Как он наблюдал за ней на трибунах на обеденной перемене.
Прошел целый час. Джулия так и сидела, не зная, что делать дальше. Сколько времени нужно Савьеру, чтобы все переварить? Может быть, на такое не хватит и целой жизни? Краем глаза она заметила какое-то движение на левом краю футбольного поля. Она повернулось в ту сторону. Это был Савьер, и он шел к ней.
Он остановился у лестницы на трибуну и поднял голову. В руке он держал фотографии. Сверху Джулии было не видно, какое у него лицо. Он взбешен? Расстроен? Теперь все изменится безвозвратно? Джулия мысленно приготовилась к тому, что все будет плохо, и сказала себе: «Крепись». Хотя теперь она была далеко не такой ранимой, как в шестнадцать лет. Ее ожидания стали гораздо скромнее. У Джулии был длинный список вещей, которых у нее никогда не будет, и Савьер всегда стоял в этом списке — наряду с ее дочерью, длинными пальцами и способностью поворачивать время вспять.
Он смотрел на нее снизу вверх. Когда Савьер поставил ногу на первую ступеньку, он был шестнадцатилетним мальчишкой, этаким светловолосым ангелом, по которому плакали все девочки в школе. С каждой новой ступенькой, ведущей вверх, он становился все старше: по-детски пухлые щеки сменились острыми скулами, кожа обрела золотистый загар, волосы чуть потемнели. Когда он поднялся на самый верх, это уже был Савьер из сегодняшнего дня, из этого утра… из прошлой ночи.
Он молча сел рядом с ней.
— Как ты узнал, что я здесь? — удивилась она, потому что сама не знала, что придет сюда, пока не прошла мимо школы.
— Интуиция подсказала.
— Ну, давай. Спрашивай.
— Самое главное даже не надо спрашивать. Я знаю, почему ты мне ничего не говорила.
Она кивнула:
— Ну да.
— Ты знаешь, где она сейчас? Где живет, чем занимается? — Савьер посмотрел на фотографии. — Как ее зовут?
— Нет. — Джулия принялась теребить манжет рубашки. — Такое было условие. Я могу с ней увидеться, только если она сама меня найдет. Ты говорил, что когда твоя мама пекла что-то сладкое, ты всегда это чувствовал и возвращался домой. И я подумала… я знала сердцем… что если я буду печь сладкое, она это почувствует и придет. Почувствует и вернется домой, ко мне. — Женщина смотрела себе под ноги, потом перевела взгляд на футбольное поле. Куда угодно, только не на Савьера. — Мне кажется, она унаследовала от тебя эту неодолимую тягу к сладкому. Когда я ее носила, мне постоянно хотелось сладкого.
— То же самое было и с моей мамой, когда она носила меня. Она мне рассказывала.
— Я так хотела ее оставить, — сказала Джулия. — Очень долго я злилась на всех, что никто не захотел мне помочь. И только потом я поняла, что это была проекция собственной вины. Потому что я не смогла позаботиться о ней сама. Я была не в том состоянии, чтобы о ком-то заботиться.
Теперь уже Савьер отвел взгляд.
— Сказать, что я виноват, — вообще ничего не сказать. Я перед тобой в неоплатном долгу. За нее. — Он показал головой. — У меня есть дочь!
— Ты ничего мне не должен. Ты уже подарил мне ее.
— На этом снимке у тебя еще розовые волосы. — Он приподнял фотографию, на которой Джулия держала малышку. — Когда ты перестала их красить?
— Когда вернулась в интернат. А потом я их очень коротко обрезала.
— А когда у тебя появилась розовая прядь?
Джулия нервно убрала прядь за ухо.
— В колледже. Мои друзья в Балтиморе считают, что я ее делаю, чтобы показать, какая я современная и авангардная. Но причина в другом. Это напоминание о том, через что я прошла… через что я способна пройти. Напоминание, что не нужно сдаваться.
Потом они долго молчали. На футбольное поле выехал рабочий на моторизированной газонокосилке и принялся ездить кругами по газону. Джулия и Савьер наблюдали за ним.
— Ты остаешься? — наконец спросил Савьер.
Что Джулии ответить на это? Он сидел совершенно спокойный. Она не знала, что он чувствует на самом деле.
— Я слишком долго себя убеждала, что мой дом — не здесь. И сама начала в это верить, — осторожно проговорила она. — Мне всегда было непросто ощущать свою принадлежность.
— Я могу стать твоим домом, — тихо сказал Савьер. — Можешь принадлежать мне.
Она уставилась на него, пораженная его словами. Он повернулся к ней, увидел слезы у нее на глазах, обнял и прижал к себе. Она уткнулась лицом ему в грудь и разрыдалась. Она рыдала, пока у нее не заболело горло. Пока весь газон на футбольном поле не был пострижен и в воздухе не разлился аромат свежескошенной травы.
Подумать только: после всех этих лет, после всех поисков и ожидания, после всех сожалений она вернулась сюда и нашла свое счастье. Там, где его и оставила.
На школьном футбольном поле в Мэллаби, штат Северная Каролина.
Где оно дожидалось ее.
Глава 15
Эмили шла по ночному городу. Машин на улицах не было, но она постоянно прислушивалась, не загудит ли где двигатель, и замедляла шаг на темных участках между кругами света от фонарей, чтобы убедиться, что Уин не пригласил к летней эстраде весь город, как когда-то давно это сделала ее мама.
