Памяти знаменитого доброго великана Роберта Першинга Уодлоу (1918–1940).
Когда он умер в возрасте 22 лет, его рост составлял 272 см — абсолютный мировой рекорд, который никто не побил до сих пор.
Глава 1
Она даже не сразу сообразила, что машина остановилась. Эмили оторвала взгляд от браслета с подвесками, который нервно вертела вокруг запястья, и посмотрела в окно. Два огромных дуба в палисаднике напоминали двух взволнованных дам, присевших в реверансе, их зеленые накрахмаленные юбки-листья покачивались на ветру.
— Уже приехали? — спросила она у таксиста.
— Приехали, да. Шелби-роуд, дом шесть. Мэллаби.
Эмили на секунду замялась, потом расплатилась и вышла из машины. На улице пахло сладкими помидорами и древесным дымом — одновременно и вкусно, и странно. Она невольно облизнула губы. Уже смеркалось, но фонари еще не горели. Ее поразило, что здесь настолько тихо. От такой тишины даже слегка закружилась голова. Ни шума уличного движения, ни детских криков, ни музыки, ни телевизора. Эмили как будто попала в совсем другой мир, лежащий в какой-то неимоверной дали от всего.
Пока таксист вынимал из багажника две ее сумки, набитые под завязку, Эмили рассматривала ближайшие дома — большие и старые, настоящие особняки в южном стиле, похожие на декорации из фильма.
Таксист поставил сумки на тротуар, кивнул, сел в машину и поехал прочь.
Эмили смотрела ему вслед, пока машина не скрылась за поворотом. Она заправила за ухо прядь волос, выбившуюся из короткого хвостика, взялась за ручки спортивных сумок и потащила их за собой — по дорожке, ведущей от улицы к дому, через двор, под сень высоких густых деревьев. Под деревьями было сумрачно и прохладно, и Эмили ускорила шаг. Но когда она вышла из-под темного полога, то застыла на месте, увидев дом.
Он был совсем не таким, как остальные дома по соседству.
Возможно, когда-то он был ярко-белым, но сейчас посерел. Его высокие узкие окна в виде готических арок помутнели под слоем пыли. Дом без стеснения выставлял напоказ свою старость, засыпая двор хлопьями отшелушившейся краски и кровельной плиткой. Крыльцо было широким, больше похожим на открытую веранду. Его крыша служила балконом для второго этажа. И крыльцо, и балкон были засыпаны раскрошившимися дубовыми листьями, копившимися там годами. Если бы не узенькая тропинка, протоптанная среди листьев по центру ступеней, можно было бы подумать, что в доме никто не живет.
И вот здесь выросла ее мама?
У Эмили дрожали руки, но она уговаривала себя, что все дело в тяжелых сумках. Она поднялась на крыльцо, волоча за собой сумки и ворохи листьев. Оставив сумки на верхней ступени, Эмили подошла к двери с ржавой проволочной сеткой и постучала.
Никто не ответил.
Она постучала еще раз.
И опять нет ответа.
Она убрала за ухо непослушную прядь волос и огляделась по сторонам, словно в поисках ответа. Потом приоткрыла дверь и крикнула вглубь дома:
— Тут есть кто-нибудь?
Ей ответило только эхо.
Она осторожно вошла. Свет внутри не горел, но сквозь пыльные окна столовой кое-как пробивались лучи заходящего солнца. Мебель в комнате была темной, добротной и богато украшенной, но невероятно огромной, словно сделанной для великана из сказки. Справа, за плотно закрытой дверью-гармошкой, вероятно, была еще одна комната. Прямо напротив входной двери располагался коридор, который вел из столовой в кухню и к широкой лестнице на второй этаж. Эмили подошла к подножию лестницы и крикнула, задрав голову вверх:
— Тут есть кто-нибудь?
В это мгновение дверь-гармошка раскрылась. Эмили обернулась. В столовую вышел пожилой человек с серебристыми волосами. Ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о притолоку. Он был не просто высоким, а нереально высоким и шагал на негнущихся ногах, как на ходулях. Он производил впечатление некоей неустойчивой конструкции. Будто небоскреб, сооруженный не из бетона и стали, а из мягкого дерева. У него был такой вид, словно в любую минуту он мог расколоться на части.
— Наконец-то ты здесь. Я уже стал волноваться.
Эмили уже знала его мягкий голос и плавный южный выговор по единственному телефонному разговору, который у них состоялся неделю назад. Но ее дед был совсем не таким, каким она его представляла.
Она запрокинула голову, чтобы посмотреть на него.
— Ванс Шелби?
Он кивнул. Кажется, он боялся ее. Эмили это смутило. Неужели такой великан может бояться чего бы то ни было? Она вдруг поймала себя на том, что контролирует свои движения, не желая его напугать.
Она медленно протянула руку.
— Здравствуй. Я Эмили.
Он улыбнулся и рассмеялся. Смех был похож на рев большого пожара. Когда он пожал руку Эмили, ее ладошка утонула в его огромной ручище.
— Я знаю, кто ты, дитя. Ты очень похожа на маму. Она была точно такая же в твоем возрасте. — Его улыбка мгновенно погасла. Он уронил руку и растерянно огляделся по сторонам. — Где твои вещи?
— Я оставила их на крыльце.
Повисла неловкая пауза. Оба узнали о существовании друг друга совсем недавно. Как могло получиться, что они так вот сразу исчерпали все темы для разговора? Эмили столько всего хотелось узнать.
— Ну, — наконец сказал он, — наверху можешь делать что хочешь. Весь второй этаж — твой. Я туда больше не поднимаюсь. Не могу. Из-за артрита в коленях и бедрах. Теперь вот это моя комната. — Он указал на складную дверь. — Ты можешь выбрать любую, но старая комната твоей мамы — последняя справа. Потом скажи, какие там обои. Мне интересно.
— Да, конечно, скажу. Спасибо.
Он развернулся и зашагал в кухню, громко стуча по полу подошвами невообразимо огромных башмаков.
Эмили растерянно смотрела ему вслед. И это все?
Она вышла на крыльцо и затащила в дом сумки. Наверху обнаружился длинный коридор, где пахло шерстью и чем-то вязким и душным. Там было шесть комнат — шесть дверей. Эмили прошла в дальний конец коридора. В застывшей тишине ее тяжеленные сумки скребли по полу как-то особенно громко.
Добравшись до последней двери справа, девушка бросила сумки, открыла дверь, вошла в комнату и нашарила на стене выключатель. Первое, что бросилось ей в глаза, когда зажегся свет, — обои с узором из крошечных соцветий сирени. В комнате на самом деле едва уловимо пахло сиренью. У стены стояла большая кровать с четырьмя столбиками. Остатки тонкого прозрачного полога свисали с них, словно ленты на майских деревьях.
В ногах кровати стоял белый деревянный сундук. На нем было вырезано имя матери Эмили — Далси — витыми, ажурными буквами. Проходя мимо, Эмили провела по нему рукой. На кончиках пальцев осталась серая пыль. Под налетом заброшенности, словно под слоем прозрачного льда, проглядывал явный намек на некую исключительность и элитарность.
