— Хорошо, а фисташки?
— Какие фисташки?
— Я говорил тебе о фисташковом рахат-лукуме.
— Ничего нет проще. Ядрышки фисташек измельчают до фисташковой пыли, понял? И добавляют в тесто вместо розовой воды или флёрдоранжа, о которых я упоминал. Ну как, ты удовлетворен?
— Конечно, конечно, — задумчиво прошептал Таор.
Из боязни рассердить своего соседа он не сказал, насколько далека от него теперь вся история с рахат-лукумом, — жалкая пустая скорлупка маленького ядрышка, которое, пустив громадные корни, опутало и перевернуло всю его жизнь, но цветение которого сулило охватить небо.
* * *
Высшее содомское общество не считало для себя зазорным с разрешения администрации соляных копей использовать соледобытчиков-каторжан на тяжелых хозяйственных работах или для временной помощи при каких-нибудь чрезвычайных обстоятельствах. Администрации весьма не нравился этот обычай, пагубный, по ее мнению, для узников, но отказать некоторым лицам в их просьбе было трудно. Таким образом, во время долгих ужинов, на которые собирался цвет Содома, Таор, исполняющий обязанности слуги или виночерпия, узнавал содомских вельмож. Эти обязанности, отвечавшие его гастрономическому призванию, предоставляли ему несравненный наблюдательный пост. Для хозяев и гостей он как бы не существовал, а он все видел, все слышал, все замечал. Если управляющие соляными разработками опасались, что часы, проведенные в этой роскошной и изысканной среде, подорвут физическую и моральную сопротивляемость узников, они ошибались, во всяком случае в отношении Таора. Наоборот, ничто не укрепляло так бывшего принца Сладкоежку, как вид этих мужчин и женщин, которые, по их словам, были не солью земли, ведь в Содоме нет земли, но солью соли и даже, добавляли они, солью соли из солей. Но это вовсе не означало, что Таор безоговорочно принимал этих проклятых, осужденных, которых объединяли едкий дух отрицания и насмешки, закоснелый скептицизм и умело культивируемое самоутверждение. Слишком бросалось в глаза, что содомиты — пленники предвзятой решимости все хулить и предаваться разврату, которой они скрупулезно следовали как единственному племенному закону.
Одно время Таор находился в услужении в родовитой семье, у четы, жившей на широкую ногу и обиравшей у себя за столом самых блестящих и разнузданных представителей Содома. Супругов звали Семазар и Амрафелла, и, хотя они были мужем и женой, они походили друг на друга как брат и сестра: лишенные ресниц глаза, никогда не смыкающиеся веки, дерзко вздернутый нос, узкие, искривленные в насмешке губы, а щеки прорезаны двумя глубокими горькими складками. Лица, освещенные умом, всегда улыбаются, но не способны смеяться. Семазар и Амрафелла, несомненно, были дружной и даже гармоничной парой, но в содомском духе, и человек пришлый поразился бы той настороженной злости, которая неизменно царила в их общении друг с другом. С инстинктом бьющего без промаха стрелка каждый выискивал уязвимое место партнера, то, где он себя приоткрыл, чтобы тотчас направить в эту мишень тучу маленьких отравленных стрел. Следуя неписаному правилу содомского общежития, содомиты тем более жестоко терзали друг друга, чем сильнее друг друга любили. Здесь всякая снисходительность была равнозначна безразличию, а доброжелательство — презрению.
Таор как тень бродил взад и вперед по наглухо закрытым залам, где ночи напролет происходили пирушки. От напитков всевозможных ядовитых оттенков, которые перегонялись в лабораториях Асфальтового Озера, воображение разыгрывалось, речи становились громче, телодвижения все циничнее. Здесь говорились и делались чудовищные вещи — Таор становился вынужденным их свидетелем, но отнюдь не сообщником. Он уже понял, что содомская цивилизация зиждилась на трех тесно спаянных основах — соль, резкое понижение уровня земной поверхности и известная форма любви. Что такое соляные копи, их расположение в глубочайших недрах, Таор испытывал на своем теле и душе уже много лет, и скоро должен был настать день — а может, он уже настал? — когда окажется, что он прожил в этом аду дольше, чем в каком-либо другом месте. Это, конечно, помогало ему в известной мере — чисто умозрительно и отвлеченно — понять содомский склад ума. Он вспоминал о своих первых шагах в этом испепеленном городе, когда он заметил, что от всех привычных объемов, от всех естественных высот здесь остались только тени. Ввергнутый в подземную жизнь города, он позднее понял, что рельефы, очертания которых рисовали эти тени, были не просто сплющены пятой Яхве, но вдавлены, превращены в отрицательные величины. Каждая высота в городе отражалась, таким образом, в перевернутой форме глубины, которая одновременно и походила на нее, и была ей прямо противоположна. Этот «мир наоборот» находил свое соответствие в умах содомитов, которые воспринимали окружающее в виде черных, угловатых, острых теней, уходящих в бездонные бездны. У содомита высота взгляда сводилась к глубинному анализу, подъем — к проникновению, теология — к онтологии, а радость от приобщения к свету разума оледенял страх ночного кладоискателя, который подкапывается под самые основы существования.
Но далее этого Таор в своем понимании проникнуть не мог, ибо он видел, что два известных ему элемента содомской цивилизации — соль и расположение во впадине земли — оставались как бы случайными, один с другим не связанными, если эротизм не обдавал их своим жаром, не одевал своей плотью. Таор не был местным уроженцем, и родители его не были содомитами — вот почему такого сорта любовь внушала ему инстинктивный ужас, и хотя он не мог не восхищаться этими людьми, к его чувству примешивались жалость и отвращение.
Таор внимательно слушал, как содомиты восхваляют свою любовь, но ему недоставало сочувствия, без которого все можно понять только отчасти. Содомиты хвалились, что не позволяют калечить себе глаза, фаллосы, сердце, — увечье это находит свое материальное выражение в обрезании, которое закон Яхве предписывает сынам его народа, отчего вся доступная им сексуальность сводится к деторождению. Жители Содома издевались над безудержным размножением всех остальных евреев — оно неизбежно приводит к бесчисленным преступлениям, начиная со всяческих попыток вытравить плод и кончая тем, что детей бросают на произвол судьбы. Они вспоминали подлость Лота, содомита, предавшего свой город и принявшего сторону Яхве, а в награду его напоили допьяна и изнасиловали собственные дочери. Содомиты радовались тому, что живут в бесплодной пустыне, они славили ее кристаллическую плоть, то есть плоть, являвшую себя в нагромождении геометрических форм, свою чистую, до конца усвояемую пищу, благодаря которой их кишечник не уподоблялся сточной канаве, наполненной нечистотами, а оставался полой колонной, главным стержнем их тела. По словам содомитов выходило, что два «о» в названии Содом (как и в названии Гоморра, только в обратном смысле) означали два противоположных отверстия человеческого тела — ротовое и анальное, которые сообщаются, перекликаются друг с другом, являясь альфой и омегой человеческой жизни, и любовный акт содомитов один лишь соответствует этому мрачному и величин. кому тропизму. Они утверждали также, что благодаря содомии обладание не замыкается тупиковым мешком, а вливается в кишечный лабиринт, орошая каждую железу, возбуждая каждый нерв, волнуя каждую клеточку внутренностей, и выходит наружу на лице, преображая все тело в органическую трубу, полостную тубу, слизистый офиклеид с бесчисленными разветвлениями завитков и излучин. Таор лучше понимал их речи, когда они заявляли, что содомия не подчиняет фаллос продолжению рода, а возвеличивает его, открывая перед ним царственный путь пищеварительного тракта.
